Мой испорченный рай - Дж. Б. Солсбери

— Крипс28? — спрашиваю я. — Нет, Бладс29?

Он гримасничает. Еще одна маленькая победа.

— А-а-а, ясно. Иллюминаты30.

Матео прикусывает нижнюю губу, как будто сдерживает ухмылку.

— Если бы я был в Иллюминатах, ты же знаешь, что я не смог бы тебе сказать, верно?

Я медленно киваю.

— Просто скажи мне, правда ли, что вы все общаетесь с инопланетянами?

Он качает головой.

— Этот символ называется локахи.

Гавайское название звучит знакомо, но я не могу вспомнить, где я его слышала.

— У всех мужчин в моей семье есть такой символ.

Это объясняет, почему у некоторых других парней, с которыми он был в тот день на пляже, были такие же знаки.

— Значит, у тебя есть братья?

Я ловлю его быстрый косой взгляд, как будто он удивлен и немного насторожен тем, как много я знаю.

— Я заметила их на пляже с тобой на днях, — говорю я, надеясь доказать, что я не совсем одержима им. — Я очень внимательна.

— Ты только что врезалась в стену.

— Ладно, это не считается. Было темно и…

— Ты споткнулась на верхней ступеньке нашей лестницы.

Я кусаю губы, потому что на самом деле у меня нет оправдания этому, кроме того, что он стоял там, и что-то в его присутствии выбило меня из колеи.

— И не думаю, что мне нужно упоминать о том, как мы познакомились…

— Хорошо. Я поняла.

Напряжение в машине ослабло, и он больше не собирается взрывать себе вены на руке. Прогресс.

— Все мужчины в моей семье делают татуировку в тринадцать лет. — Он пожимает плечами, как будто в этом нет ничего особенного.

— Это что-то значит?

Матео вздыхает, как будто устал от вопросов и ответов.

— Да. Это значит, что у меня железные нервы.

Я прикусываю губу и возвращаюсь к разглядыванию пейзажа за окном, чтобы дать ему немного пространства.

Еще один вздох.

— Единство. С людьми, природой и духовным миром. Мужчины в моей семье очень серьезно относятся к нашему долгу как потомков защищать землю и ее людей. Парни с одинаковыми татуировками — мои кровные кузены и сводные братья. Я единственный ребенок у мамы.

Я планирую поднажать еще. Позже.

— Я единственный ребенок. — Не то чтобы он спрашивал, но у меня такое чувство, что он был бы рад переключить внимание на что-то другое. — Куинн — самый близкий человек, который у меня есть, как сестра.

— Почему Италия?

Из-за резкой смены темы мой разум несколько секунд путается, прежде чем я отвечаю.

— Правильный ответ: потому что Леон Фабри — один из самых престижных фотографов в мире. Но на самом деле… Я бы поехал куда угодно, лишь бы это было где-нибудь в другом месте. — Это самая честная вещь, которой я с ним поделилась. Я не уверена, почему это сделала, кроме того, что хочу отплатить ему за то, что он поделился со мной частью своей истории.

Матео поднимает бровь.

— Правда?

— У меня тяжелый случай жажды странствий. Это первый раз, когда я выехала за пределы Южной Дакоты. — Жалкий смех клокочет у меня в горле. — Мне двадцать четыре года, и я впервые села в самолет восемь дней назад.

— Почему?

— Почему что?

— Почему тебе потребовалось так много времени, чтобы отправиться в путешествие?

Я выдыхаю, пытаясь решить, насколько сильно я хочу надоедать ему своей скучной жизнью.

— Мои бабушка и дедушка владели прачечной. Возможно, для тебя это будет новостью, но человек не становится богатым, чистя чужую одежду.

— А как насчет твоей мамы?

Я пожимаю плечами.

— Она родила меня, когда была очень молодой. Мои бабушка и дедушка растили нас как сестер. — Я смахиваю немного грязи со своих леггинсов. — Она была убита своим парнем, когда я была ребенком.

— Вот дерьмо, — шепчет он. — Я не хотел… Я не должен был…

— Все в порядке. Она не часто бывала рядом. Она обижалась на меня. Мы не ладили. — Я поворачиваюсь к нему лицом. — Не пойми меня неправильно. Мне тошно думать о том, через что она прошла. И надеюсь, что она была в отключке или под таким кайфом, что не понимала, что происходит, когда он ее убил. — Я снова смотрю в окно. — Моя бабушка была той, кого я считала своей мамой.

— Была?

— Она умерла не так давно. Я продала прачечную, расплатилась с долгами и вуаля. Я приехала сюда. — Этот разговор принял мрачный оборот, который я отчаянно хочу изменить. — Ты ладишь со своей мамой?

— Да, лажу. — В его голосе есть интонация. Что-то мягкое, что пронизывает его слова. Привязанность.

— Она, должно быть, очень гордится тобой.

Он хмыкает.

— Сейчас гордится. Но не всегда.

— О?

Он морщит нос так, что мне хочется поцеловать его кончик.

— Когда я был маленьким и жил с ней, у нее был парень, который украл все ее нижнее белье.

— Что? — Я смеюсь над абсурдностью сказанного.

— Каждую ночь, когда оставался у нее, он забирал пару. Они были вместе уже месяц, когда мама поняла, что у нее ничего не осталось. Было ощущение, что она сходит с ума.

— Как она узнала?

— Ей рассказал общий друг. Потому что этот придурок хвастался своим друзьям или типа того.

Я отшатываюсь.

— Такой мачо. Думаю, хорошо, что она успела уйти до того, как он начал забирать локоны волос или обрезки ногтей.

— Можно было бы подумать. — Он хмурится. — Она не порвала с ним.

— Да ладно!

— Нет, — говорит он. — Мы с ним поссорились. Я сильно ударил его. Она отправила меня на Гавайи жить с отцом. Остальное — история.

Я не знаю, как реагировать. Я бы сказал ему, что меня наказали на целое лето за то, что порезала шины наркодилера моей мамы, но не хочу, чтобы это