Старушка-молодушка и новогоднее чудо(вище) - Анна Жнец

Получив неоспоримые доказательства моей вины, прокурор больше не церемонился.

— За решетку! — крикнул он в сторону закрытой двери, и та немедленно распахнулась, будто стоящий в коридоре стражник только и ждал этого крика.

В комнату ворвался усач, тормознувший мою карету на лесной дороге.

— Вы не имеете права! — в жесте отчаяния я бросилась к окну. Сама не знаю зачем. Частокол металлических прутьев полностью перекрывал путь к свободе. Все, что я успела, прежде чем меня скрутили и поволокли в камеру, — зацепить взглядом серую безликую стену соседнего здания. — Письмо! Мне надо послать письмо! Вы не можете запретить! Я знаю свои права.

Но мои права никого не волновали.

* * *

С ужасом я ожидала увидеть мрачные казематы, но меня притащили в просторную комнату, залитую уютным светом масляных ламп. Сначала я даже не поняла, где нахожусь. Книжные шкафы, стол. За столом мужчина в уже знакомой черной форме. Перед ним гора каких-то бумаг и кружка с чем-то горячим. Горячим, потому что в воздухе над чашкой клубился белый дымок.

— Орли, смотри, какую компанию я тебе привел! — довольно прогремел под ухом усач, крепко держащий меня за руку.

Орли окинул меня скучающим взглядом и вернулся к работе. В этот момент я заметила, что часть комнаты огорожена решеткой с дверью. Туда-то меня и повели — в клетку, где содержали подозреваемых до суда и вынесения приговора.

— Я имею право на письмо! — усач ушел, и теперь, стоя у решетки и сжимая в кулаках ее железные прутья, я обращалась к мужчине за столом. Тот болезненно морщился от моих криков, но не поднимал головы от документов. — Дайте мне перо и бумагу. Я требую.

Стражник поднес к губам кружку и осторожно отхлебнул из нее, ни разу не взглянув в мою сторону. Для этого человека я была пустым местом, всего лишь раздражающим источником шума.

О господи, неужели все это происходит на самом деле?

Я чувствовала себя букашкой в тени от занесенного сапога. Вот-вот сапог опустится и размажет меня по асфальту.  Руша легенду о блэквудском чудовище, я помешала чьим-то грязным делишкам, и теперь кто-то очень влиятельный задался целью убрать меня с дороги. Подтасуй улики, подкупи свидетелей и судью — и дело состряпано, неугодный человек больше не путается под ногами.  Из тюремной камеры можно сколько угодно вещать о том, что в Блэквуде нет чудовищ: услышат тебя только крысы да равнодушное эхо.

От страха перед неизвестностью скрутило живот. В клетке была жесткая лавка, привинченная к стене, и больше ничего, но я не сидела — раненным зверем металась вдоль решетки и этим, похоже, нервировала своего охранника.  С тяжким вздохом он периодически тер виски.

— Сколько времени?

Сколько я уже здесь?

Даже этого я не знала. Окна, чтобы отслеживать смену дня и ночи, в комнате не было. Часы были, но где-то за пределами видимости. Я слышала их мерный ход, рыскала взглядом по стенам в уродливой синей краске, но искомого не находила. Это сводило с ума.

— Сколько, ешкин кот, времени?!! — заорала я, впадая в панику.

Застонав, словно от головной боли, охранник двумя руками оттолкнулся от стола. Деревянные ножки стула с громким скрежетом проехались по полу. В угрюмом молчании мужчина по имени Орли поднялся на ноги и вышел за дверь, всем своим видом показав, как его достали мои истерики.

Только я осталась в одиночестве, как на краю зрения что-то сверкнуло.

Лунет! Я догадалась, что это она, еще до того, как зыбкое золотистое мерцание, зародившееся в полумраке камеры, обрело форму.

— Лунет! — с облегчением я бросилась к сияющей птичке. — Что дома? Все в порядке? Дурной человек перехватил нашу карету и заставил мистера Олифа отвезти его в Блэквуд.

— Да, знаю, — голос волшебницы звенел от напряжения. — Он разогнал слуг.

— Что?

— Заплатил им за молчание и велел убираться из замка. А тем, кто противился, пригрозил большими проблемами. Но ушли не все. Некоторые только притворились, а как стало безопасно, вернулись в Блэквуд.

Со вздохом я прижала пальцы к пульсирующим вискам.

— Ты можешь меня отсюда вытащить, воспользоваться своей особой магией?

— Нет. Ты живая. Я живое перемещать не могу.

— А мою грамоту достанешь? Я знаю, где она. В верхнем ящике мачехиного секретера.

На лице птички отразилась смесь неловкости и сожаления.

— Ее там нет, — Лунет отвела взгляд. — Нигде нет. Я искала. Боюсь, твою грамоту уничтожили.

— А ключ? Где-то должен быть ключ от камеры. — Я бросилась к решетке, пытаясь разглядеть содержимое письменного стола. Может, ключ где-нибудь под бумагами? Или охранник унес его с собой? Но Лунет ведь не составит труда незаметно снять его с чужого пояса?

Не сразу я заметила, что в камере потемнело. Моя светящаяся помощница исчезла. То ли отправилась за ключом, то ли бросила меня наедине с проблемами. О последнем думать не хотелось. От нервов меня и так подташнивало.

Неожиданно мое внимание привлекли голоса. За стеной, в соседней комнате, кто-то кричал. Сначала я испугалась, решив, что это — о ужас! — допрос с пытками и заключенный орет от боли, но потом поняла: какая-то женщина ругается на своего собеседника.

Не то чтобы мне было интересно и специально я не подслушивала — просто кричали действительно громко: сама того не желая, я различала каждое слово.

— Как это понимать? Каждый год я платила вам три тысячи золотых монет, чтобы моя любимая дочь не оказалась в списке жертв блэквудского чудовища, а теперь говорят, что никакого чудовища нет. И за что же я тогда платила?

А вот это уже любопытно.

Чтобы разобрать ответ