Птица-жар и проклятый волк - Полина Бронзова

его выбрала. А мужики-то его не простят, если он им помешает. Да сумеет ли он?

На другой день ввечеру привёз Тишило весть: едет царёв побратим с людьми, под горою на ночь встанут, чтобы засветло гиблое место проехать. Взялись тут мужики ели подрубать, и Завиду дело дали: воском коню уши залепить, чтобы тот не слыхал, как в трубы дудеть будут. Спать рано легли, Лаптю сторожить велели, да скоро и он засвистел носом.

Завид тут поднялся, держась за живот, будто прихватило, и ушёл за ёлки. Если кто видал, ничего не подумал. Отошёл он подале, да как пустится с горы! Летел, ног не чуял. Уж будто нож под рёбра вогнали, дышать больно — не сдаётся, бежит.

Завидел в стороне, при дороге, слабый огонь да людей возле. Темнеют телеги, кони стоят, пощипывая траву, и тоже кажутся чёрными. Так и влетел к костру. Люди проснулись, на него глядят, а он отдышаться и слова вымолвить не может. Взглядом отыскал царёва побратима, на него уставился.

— Ты ещё кто таков, что за диво лесное? — спрашивает тот.

Завид за эти дни пообтрепался. Рубаха в саже да в грязи, сам в муке. Мужики к реке ездили, мылись, а он-то большой воды боялся. Каков он теперь с виду, и не думал.

— Ехать вам надобно, — говорит, а сам тяжело дышит. — Не ждите утра, не то живыми вам не быть! Поезжайте не мешкая, и что бы ни было, не вздумайте придержать коней! За зелёным огнём не идите, вой, рёв услышите — не глядите, да вот вам воск. Залепите уши коням, чтобы не понесли.

— Да ты ещё кто? — с недоверием и насмешкой спросил Тихомир. — Откуда явился, и с чего бы нам тебя слушать?

Вынул тут Завид из-за пазухи полотенце, подал. Спросил:

— Признаёшь?

Тихомир, нахмурившись, разглядел его при слабом свете угасающего костра. Негде было Завиду хранить полотенце, кроме как за пазухой, оттого оно измялось, но всё же Тихомир его признал.

— Рада моя вышивала, — сказал, нахмурясь. — Откуда взял?

— Она сама дала, о добре для тебя просила, а я обещал вернуть. Отдай за меня, да помни: не сделаешь как велено, живым домой не вернёшься!

С этими словами Завид попятился, развернулся да припустил обратно. Вслед ему кричали. Небось хотели задержать да расспросить, только он теперь нёсся ещё быстрее. Теперь он свою жизнь спасал.

Добежать ещё не успел, слышит, кони скачут. Он в лес, да лесом бежит, ноги о корни сбивает. Вот уже разобрал, как телеги грохочут да люди кричат, подгоняя коней. Послушал его Тихомир, не стал дожидаться утра.

Пронеслись по дороге телеги да кони, его не заметили. Вот визгливо и хрипло прогудела труба, и сорвался её голос. Завид уж нутро выкашливает, а бежит: нельзя, чтобы поняли, что отлучался. Спотыкается, падает, так и остался бы лежать, — нельзя! Через силу, через боль поднимается и хромает.

Вот уж слышны знакомые голоса.

— Упустили!.. С чего ты решил, что они поутру поедут?

— Когда же ещё? Ведь табором встали… Да с чего ты меня виноватишь! Кто в дозоре стоял?

Пал тут Завид на колени, даже слёзы проступили. Ушли! Сердце в груди рвётся… Слышит, мужики спрашивают:

— А парень-то наш где, куда подевался?

— Здесь я! — хрипит. — Похлёбка ваша не впрок пошла. Порты натяну, вернусь.

Мужики позубоскалили, не без того, но вроде поверили. Спать уж не довелось: до света собрались, и едва заря забрезжила, уехали прочь. Рассудили, что Тихомир может и вернуться из Белополья с дружиною, тогда уж хитростью их не одолеть.

Да сами в стольный град и поехали. Тишило разыскал своих людей, которые уж продали вино да соль, и засел на постоялом дворе, где честно тратил монеты и никакого безобразия не чинил. Для Завида тут самое тяжкое время настало: со двора и нос казать боится, чтобы Раду не встретить.

В эти дни Дарко опять приехал, опять его отыскал. Сели они под старым вязом. Небо чистое, синее, день жаркий, по ржаному полю волны катятся, река солнцем горит.

— Не больно ты радостен, — говорит Дарко. — Что ж, теперь-то вернёшься?

Покачал Завид головой. Дарко из тех, с кем и делиться нет проку. Его послушать, так Завиду все рады и бед никаких нет. На словах, что на санях, а на деле, что в яме.

Протянул тут ему Дарко узорчатый пояс.

— Умила тебе прислала, — говорит. — Сама рукодельничала, да уж, видать, давно начала, работа-то не быстрая. Всё она себя винит, что ты ушёл. Думает, из-за неё это, значит.

Хорош пояс! Кисти алые, сам красный и бегут по нему чёрные волки. Взял его Завид, разглядывает, и так уж мил ему этот пояс — у сердца бы носил. Всё же покачал головой, вернул.

— Не возьму, — говорит. — И хотел бы, да не могу. Дурные дела я делал, только беду ей и принесу. Скажи, чтоб забыла меня и ни в чём себя не винила. Не её это вина.

— Какие дела? Будет выдумывать! — прикрикнул на него Дарко. — Скажи ещё, душегубом заделался!

Тут он пригляделся и, видно, что-то понял. Ахнул:

— Да тебе чем-то грозят, силой держат? Никого не слушай, собирайся да поедем! Пущай они только сунутся, Невзор с ними, значит, так потолкует…

Махнул рукою Завид, прервал его.

— Нечего за других обещать, — говорит. — Была охота Невзору впутываться! Уезжай, не зови меня больше, я уже всё решил.

Попробовал было Дарко с ним поспорить, да отступился. Уехал он, а Завид ещё долго сидел, стиснув зубы с досады. Слово себе дал: придумает, как уйти.

Хитёр Первуша, а с царёвым побратимом-то он его перехитрил. И себя непременно спасёт, волю добудет.

Глава 14

Бушует месяц грозник, летят громовые Перуновы стрелы. В эту пору вся нечисть хоронится, а не успеет, тут ей и погибель.

Выходит Завид во двор, глядит на светлое поле. Небо над полем чёрное, неспокойное, да так в нём порой загрохочет, так сверкнёт! И река темна, а лес над нею зелен, напился дождя.

Постоит так-то, дыша мокрым воздухом, покуда стеной не польёт. Вмиг затопит двор, закипит вода, всё посереет — уж не разглядеть ни леса, ни поля. Уйдёт тогда Завид в дымный дом, отыщет себе место да примется слушать, о чём говорят.

Нынче только и разговоров, что о каменной дороге. И судят, и рядят, отчего купцам такая неудача вышла.

— Известное дело! — с жаром говорит кто-нибудь, налегая грудью на стол, и поводит рукой, задевая чужие кружки. — Спервоначалу небось брали