Свинцовый монумент - Сергей Сартаков

"Не секунд - мгновений. А мгновениям я счета не знаю".

"Тем лучше, мгновений. А сколько мгновений нужно солдату, чтобы успеть швырнуть гранату под танк? Почему же она еще в руке у него?"

"Так он же сейчас как раз ее бросит! Ты вглядись в движение его руки".

"А ты вглядись в выражение его лица. Оно не совпадает с движением руки. Движение отстало".

"Ты этого раньше не говорила. - Андрей в замешательстве вертел рисунок, убеждаясь, что Ирина совершенно права. Он и сам давно уже чувствовал в композиции какую-то неладность, а уловить ее не мог. - Пять раз я переделывал совсем другое".

"Значит, в шестой раз переделаешь это. И проклинай меня, что пять раз ты занимался пустяками".

Наступило молчание. Андрей знал, что переделает, если надо, и в десятый, и в сотый раз. Но почему последнее слово опять оказывается за нею? Как могло получиться, что, пять раз внося в рисунок поправки, мелкие, несущественные, он, художник, не заметил главного? Да не замечала и сама Ирина, а все же кое-что ее беспокоило, опять и опять она откладывала хороший рисунок в сторону и вот теперь заметила. Конечно, можно спорить, что выражение лица с движением руки необязательно соединимо. Момент испуга, момент прилива ярости и чисто физический толчок крупных комьев земли под колена слились, смешались, а рука... Нет, что же тут спорить? Теперь-то все ясно. Только трудно произнести:

"У тебя очень зоркий глаз, Ирина".

Она вздохнула. И непонятно: то ли притворно, то ли искренне.

"Ты помнишь, Андрей, в день твоего приезда Алеша сказал, что тебе не хватает хорошей жены, такой, как я. И я взялась помочь тебе в этом. Теперь вижу, нет, мне такой не найти, во всяком случае в Светлогорске. Остается только мне самой развестись с Алексеем и выйти за тебя замуж. Иначе ты пропадешь. Твой талант. И твоя будущая слава".

"Не пропаду", - сказал Андрей.

А сам подумал, что продолжать подобный разговор вот так, с глазу на глаз, даже в шутку невозможно. Возникает какое-то ощущение особой связанности, словно бы они с Ириной в каком-то заговоре между собой.

Ирина снова вздохнула.

"Конечно, ты не пропадешь в твоем собственном понимании этого слова. У тебя найдется достаточно мужества, чтобы набивать старые чемоданы своими новыми рисунками и потом где-нибудь в Чаусинске забрасывать их на чердак. Если он только просторен и сможет вместить все, что тобою будет сделано. А ты не лентяй, за долгую жизнь ты еще очень много нарисуешь. И кистью напишешь. Ты попомни: работа маслом у тебя еще впереди, от нее ты никуда не уйдешь. А живописные полотна, они крупнее рисунков и на чердаке требуют очень много места".

"Почему на чердаке?" - сбитый с толку, проговорил Андрей.

"Потому что твою работу нужно тщательно скрывать от глаз человеческих, - разъяснила Ирина. - Иначе к тебе неизбежно придет слава личная слава! - которой ты так боишься. Заметь, я допускаю, что ты не ханжа, не притворщик и действительно слава там не слава, а известность, признание обществом твоего таланта тебя не волнует. Так ведь в этом случае все равно лично мне надо будет что-то предпринимать!"

Она явно забавлялась, потешалась над Андреем, хмуро поглядывающим в сторону. Но это было не злым издевательством, не тонкими шпилечками в бок с желанием ему досадить и вызвать бурную реакцию, а если и вызвать, так только с тем, чтобы несколько выпустить пар и тогда поговорить совершенно серьезно.

Андрей это угадывал. И мог бы взорваться, не рискуя испортить добрые отношения с Ириной. Она все равно не отступит. И, как обещала, "легкой жизни не даст". Тогда что же попусту с нею спорить? Этот спор надо продолжить самому с собой.

А Ирина между тем, выдерживая свой добродушно-озабоченный тон, продолжала:

"Поскольку по техническим причинам выйти за тебя замуж я не могу и надежной другой кандидатуры нет, что остается? Тащить тебя всю жизнь за собой, как бычка на веревочке, вызывая дикую ревность Алексея и зарабатывая себе аморалку? Искусство, конечно, требует жертв. И я на любые жертвы готова. Но ты ведь этого не оценишь. Тебе вот и слава совсем не нужна, и женская любовь тоже, я давно подметила это, а мне бы хоть чуточку славы, ну а любви и побольше, не отказалась бы. Д-да, вошли мы с тобой, Андрей, в тупичок. Есть, правда, кроме беззаветной женской любви и жертвенности во имя искусства и дорогого сердцу человека, еще и меркантильный женский расчет. Это когда женщина из таланта мужа выковывает славу, нужную ему или ненужную, себе же - приятную, интересную жизнь. А мужу - духовное одиночество, окончательный уход в мир своих художественных образов и, бывает, раньше времени и в мир иной. Ан-дрюша, такие, как ты, ненавистники женщин чаще всего обзаводятся женами, для которых любовь..."

Андрей ее остановил.

"Знаешь, Ирина, ты лектор очень хороший, и твои лекции на тему семьи и нравственности имеют огромный успех. Но здесь не та аудитория. Слушатели встают и уходят. - Он поднялся. - Как видишь, даже из собственной квартиры".

"Это меня не касается, - сказала Ирина. - Только не забудь ключи взять с собой. Мне одной тут долго делать нечего. Оставаться до твоего возвращения я не стану. Тем более что меня дома ждут хороший муж, хорошие дочери и вполне понимающая аудитория. И я, следуя твоему любезному приглашению выйти вон, сделала бы это немедленно, опередив тебя, но в затяжном споре с тобой я не успела просмотреть остальные неисправленные рисунки. Тебе, может быть, все равно, а для меня это дело чести. И этакое психологическое состояние, жестикулируя пальцами, она словно бы вылепила в воздухе фигуру женщины, зажмурилась, - жены, приносящей себя в жертву любимому человеку. Прекрасное состояние!"

"Ирина, - сердито сказал Андрей, - помню, Алексей сожалел, что ты не поешь в оперном театре. Ему надо было жалеть, что ты не выступаешь в цирке".

"Идея заслуживает внимания. Но мне почему-то интереснее тащить за уши в большое искусство таких дураков, как ты".

В "большое искусство" - слова, которые когда-то говорил и Яниш. Всерьез сердиться на Ирину Андрей не мог. Он сказал примирительно:

"Прости, Ирина".

"Прощаю, Андрюша, - еще тише, чем он, сказала она. И громче: - А славу я тебе все равно создам".

Теперь, перечитывая статью Р.Суздалева, Андрей знал: этой похвалой он обязан Ирине. Ей одной ведомо, каким образом она сумела залучить в Светлогорск на выставку никому еще не известного художника такого знаменитого искусствоведа. Суздалев всегда очень оригинален и самостоятелен в своих суждениях. Но до чего же они совпадают с оценкой Ирины! Спасибо, спасибо ей, что "легкой жизни" она ему не давала.

Андрей опять и опять вчитывался в печатные строчки. Ведь это же его личная слава. Может быть, она и угаснет вскоре, прежде чем успеет пожелтеть газетный лист. А может быть, станет началом долгой и громкой известности. Все в нем. Все от него зависит. И вдруг особо ощутил - и от Ирины. Он думал, что привык надежно советоваться только с собственной совестью. А ведь на деле, оказывается, он привык в не меньшей степени и к советам Ирины. Его глаз точен, зрительная память превосходна, рука послушна, он забывает обо всем на свете, когда углубляется в работу. А между тем... Между тем себя он неосознанно все время проверяет звучащим словно бы в самих глубинах его души голосом Ирины.

Он не знал, радоваться ему или пугаться этого.

Позвонили из областного отделения Союза художников. Поздравили с превосходной статьей о нем и сказали, что его заявление о приеме в союз только что рассмотрено на общем собрании, - такого единодушного голосования давненько не было.

Приносят душевные, теплые телеграммы совсем от незнакомых людей. Значит, он действительно художник. Все, что ему хотелось выразить в своих рисунках, все это понято и вызвало искреннее волнение в сердцах человеческих. Он счастлив. Еще раз переспросил себя, свою совесть: чем все-таки? Помедлив немного, ответил: работой, признанной людьми и нужной людям.

Но тут же далекий голос Ирины зазвучал у него в ушах: а этой газетной статьей? Что, она тебе действительно совсем не нужна, что это, обыкновенный лист бумаги?

И голосу Ирины теперь Андрей не смог сопротивляться.

13

По замыслу устроителей выставки, она должна была продолжаться две-три недели. Но вот пошел и второй месяц, а интерес к ней не ослабевал. Люди приходили и поодиночке, и группами с сопровождающим их экскурсоводом из областного отделения Союза художников. Собственными знатоками живописи и графики Дворец культуры железнодорожников не располагал. Несколько раз администрация Дворца обращалась к Андрею с просьбой самому выступить на выставке. Андрей только испуганно мотал головой. Что он может рассказать о своих картинах, рисунках, когда на них надо просто смотреть. И понимать их. Или не понимать. Разъяснять что-то словами - значило признаться, что работу свою он не довел до конца.

С тех пор как на выставке стали систематически появляться экскурсоводы, Андрей перестал ходить туда. Ему было неловко стоять среди публики и слушать похвалы своим рисункам, съеживаться непроизвольно, когда на тебя оглядываются, подходят, пожимают руки и выпрашивают автографы. Такая слава ему не нужна. Такая слава угнетает хуже злой брани.