Свинцовый монумент - Сергей Сартаков

- Понимаю. Тогда, по-видимому, и совсем излишне говорить, что если бы ты был Рембрандтом, то Светлана могла бы стать твоей Саскией.

- А потом еще чьей-нибудь. Даже при жизни Рембрандта, - жестко сказал Андрей. Его обожгли слова Ирины. Вдруг всплыли в памяти почти такие же слова, только отрицая в нем Рембрандта, а в себе Саскию, слова, какими убивала его любовь Ольга.

- Не смей! - вскрикнула Ирина. - Светка темпераментна, суматошна, экстравагантна, но не ветрена. Для нее если любовь - так пылкая, горячая любовь. Кровь у нее не рыбья, но, клянусь тебе, Светлана - однолюбка. И она влюблена в тебя, в твой талант.

- Последнее вполне возможно. Только не знаю, почему ей надо было при этом строить мне глазки, - сказал Андрей. - Но я боюсь, что Алексей давно уже вернулся, проводив Светлану Кирилловну, и теперь размышляет, на каком же углу он должен искать меня с тобой.

- Он знает, что я надежна, не потеряюсь, и если задержусь, стало быть, нужно и, стало быть, в этом только ты виноват.

- Принимаю вину на себя, хотя не я был зачинщиком всего этого.

- А я признаю, что очень и очень ошиблась. Но когда ты готовил свою выставку...

- Не я - мы готовили!

- ...ты, кажется мне, видел в Ирине Седельниковой честного друга и относился с доверием к ее советам.

- Так было. И так будет всегда, Ирина! Обещаю тебе.

- Но только что, вот здесь же, ты назвал меня обманщицей, а вечер в нашем доме - спектаклем.

- Прости, я это сказал сгоряча. Но я не мог же перенести, что ты, именно ты, Ирина, устраиваешь для меня, как бы помягче назвать, ярмарку невест, что ли!

- Да, да, теперь и я вижу... Но мне и Алексею казалось, что это будет вечер просто первых знакомств, от которых ты всегда уклонялся, а эти девушки - очень хорошие девушки. И не могу же я все время быть над тобой опекуном...

- Я это отвергаю! Опекуном ты не была.

- ...а когда, кто знает по какой причине, я оставлю тебя одного, ты все равно не останешься один. Андрюша, художнику необходимо чудесное, божественное вдохновение, художнику вдвойне нужна и земная преданная любовь. Женщина. И я не хочу, чтобы ею стала случайная женщина. Без души, без любви к тебе.

- Можешь не тревожиться, я всегда буду один. И это будет прекрасно.

- Не будешь один, Андрей, не будешь. В этом и вся беда моя. И это самый тяжелый конец нашего разговора.

- Вообще? Навсегда?

- Нет, почему же. Только сегодня. А я терпелива. И настойчива. Ты это знаешь. Спокойной ночи!

Ночь для Андрея не стала спокойной. Он пробовал ложиться в постель и тут же поднимался. Брал книгу, но черные строчки без смысла плыли перед глазами. Рассматривал последние свои рисунки и слышал раздумчивый голос Ирины: "Вот здесь бы, пожалуй, надо было поправить".

Он перебирал в памяти течение минувшего вечера, и холодный рассудок ему доказывал, что все было жизненно, не искусственно. По-человечески. И люди эти, три девушки, действительно очень хорошие. Но он к ним - тут в спор вступало сердце - совершенно равнодушен. Он никогда никакую из них не полюбит. Так же, как не полюбят и они его. Потому что любви не существует. Утверждения Ирины ложны. Она все время оберегает его одаренность художника. Она наивно думает, что Надежда, Зинаида, даже экстравагантная Светлана способны жертвенно оберегать его талант, любя при этом человека. А найдется другой с более заманчивыми для обыкновенной хорошей жизни способностями, и любовь женская перейдет к этому другому, как очень здраво и разумно перешла она у Ольги от Мирона и от него, Андрея, к "начальнику транспортного управления".

Довольно думать об этом. Надо подумать об Ирине, об этом честном друге. Как оберечь ее доброе имя от возможных сплетен? Ведь всем же бросается в глаза ее энергичное вторжение в дела какого-то там художника. А Ирина - жена первого секретаря обкома партии.

Сама Ирина при расставании дала понять, что продолжать свои заботы о нем ей тяжело. Ведь это ее слова: "...когда, кто знает по какой причине, я оставлю тебя одного..." Что они значат? Подсказ: не он ли прежде должен ее оставить?

Да, вот тогда он действительно окажется одиноким, как сам же задиристо заявил Ирине. Это сказать не думая было легко. И безответственно. Потому что это неправда, что он вполне удовлетворен своим одиночеством. Несколько дней, проведенных без общения с Ириной, ему уже непереносимы. Он ждет ее телефонного звонка, ее прихода. Ему нужен ее совет, ее зоркий глаз, который видит изъяны в его рисунках и картинах и подмечает малейшие перемены в его настроении. Благодаря ей он научился и разговаривать, острей и свободней строить фразы, включаться в любой диалог, извлекая из кладовых своей памяти то примечательное, что отложилось из множества прочитанных им книг.

Андрей мысленно поставил в ряд всех женщин, с которыми пересеклись его житейские пути, и все они словно бы растворились в тумане, выделились только в жестком резком рисунке Ольга и Женя. Потом и они исчезли. Но возникла Ирина. Круглолицая, с высокими и тонкими, неодинаково приподнятыми бровями, чуточку излишне выпяченной нижней губой и временами, когда она внимательно во что-то вслушивалась, быстрым и частым миганием век с длинными ресницами. Она хмурилась, она улыбалась, становилась задумчивой, мечтательной и вновь строгой, требовательной, решительной в действиях. Она жила в его воображении. Она неотступно теперь находилась перед ним. Андрей пытался отвернуться, стереть в сознании ее лик. И не мог. Не было силы.

Взгляд Андрея упал на большой лист ватмана, лежащего на столе. И тотчас на нем обозначились глаза Ирины, проступили мягкие очертания рта. Андрей схватил угольный карандаш. Он знал, что сейчас, если именно сейчас он возьмется и не оставит свою работу, пока не доведет до конца, он напишет не портрет ее, а живую Ирину. Ту, которую он оставить не может, от которой он никогда отказаться как от друга не сможет.

Текли ночные часы. Шуршал угольный карандаш на бумаге, и один за другим летели в корзину испорченные листы ватмана. Ирина под рукой мастера получалась живой, но он еще не чувствовал на своей щеке ее дыхания. И надо было снова работать и работать...

Он сказал сам себе: "Закончено", когда в окно упал горячий луч солнца. Суеверно Андрей прикрыл рисунок чистым листом и придавил тяжелой книгой. Еще раз посмотреть на живую, дышащую Ирину он побоялся. Надо на какое-то время с нею расстаться. Она сказала прощаясь: "Спокойной ночи!" Была ли эта ночь для него спокойной? Да! Иного спокойствия он и не хочет. Если бы у него были такими, как сегодня, все ночи!

Теперь, пожалуй, можно и уснуть. Или хотя бы просто полежать. Щемило сердце. Что это, подтверждение "исследований" Надежды Григорьевны, прогрессирующее развитие болезни?

В дверь постучали. Письмоносица Валя подала Андрею утреннюю почту. Сказала с сожалением:

- Сегодня только девять.

Она привыкла в первые дни после открытия выставки носить Андрею письма целыми ворохами. Гордилась этим, словно бы растущий успех художника становился и ее личным успехом.

Да, писем в этот раз было немного, но три конверта сразу привлекли особое внимание Андрея. И он какую-то долю минуты заколебался, который из них вскрыть первым. Он выбрал с обратным адресом Юрия Алексеевича.

"Дорогой Андрей Арсентьевич, - уже нетвердой рукой писал ему старый искусствовед, - случился у меня на днях с визитом, по давней дружбе, Роман Васильевич Суздалев. Тот самый, что в центральной прессе достойно оценил Ваши рисунки. Он сожалел, что по какой-то нелепой причине он с Вами не повстречался, не познакомился лично. Однако великолепная информация о Вашем жизненном пути, которую он получил от образованнейшей супруги секретаря обкома, главной устроительницы выставки, позволила ему в своей статье не наделать существенных ошибок в том, что касается Вашей биографии. Если это не так, он приносит свои извинения.

Радуюсь. Радуюсь триумфу Вашему, в надежде, что он Вам не закружит голову, и в законнейшем предположении, что Вас теперь из родной Сибири и клещами не вытянешь. И в этом есть великий смысл: развивать культуру повсеместно, а не стягивая ее созидателей непременнейше и побыстрее в первопрестольную.

Но всякое правило возвышенно лишь тогда, когда к нему приложимы и возвышенные исключения. И в таком рассуждении вот что я хотел бы Вам, дорогой мой, сообщить: одно из весьма солидных московских научных издательств намерено обобщить в капитальнейшем атласе, состоящем, разумеется, из многих томов, все, что было разбросано ранее по разнопрофильным книжицам. А тема "Фауна и флора СССР". По географическим зонам (вот Вам бы, скажем, Сибирь). Художественное воспроизведение пером. Но в цвете. По фотографиям и с натуры (уточнения). Сроки исполнения работы жестко не ограничены, предположительно десять, пятнадцать лет. Привлекается значительный круг отличных художников, но место для Вас застолблено. Оплата... Ну-с, я думаю, для Вас это вопрос второстепенный. Слава не шумная, но высочайшее к Вам уважение в ученых сферах всего мира среди соответствующих специалистов. И полная возможность при этом трудиться над заветными своими замыслами, сиречь над "квадратурой круга" и над иллюстрацией детских книжек. Остается проблема жилья. Для Москвы это, как и всегда, острейшая проблема. И если Вы уже обзавелись многочисленной семьей, все значительно осложняется. В ином случае милости просим ко мне. Спать будете не под кроватью.