От сессии до сессии - Николай Иванович Хрипков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Самые чистоплотные макали пальцами в воду и проводили возле глаз и по щекам. А потом досуха вытирали все это полотенцем. Хотя вытирать было нечего. Совершенно. Одну девочку «скорая помощь увезла с высокой температурой». Сразу в Академгородок. Завидовали ей люто.
В один из позднесентябрьских дней пошел дождик. Сначала падали редкие мелкие капельки. Но видно смотрящему за погодой стало стыдно. Тяжесть капель увеличилась, а падение участилось. Дождик морозил весь день. И всю ночь. Под шелест дождя легче засыпается. Естественно, картошку отменили. Но чем заниматься в пионерском лагере, где ни телевизора, ни библиотеки, ни магнитофона. Даже настольных игр. Это в которых бросаешь кубик и передвигаешь фишку. Читали, писали письма, говорили о том о сем. И всё это под бесконечную мелодию дождя.
Письма были не просто отписками, вроде того: «Здравствуйте, дражайшие маменька, папенька и младший брат Сереженька. В первых строках моего письма спешу вам сообщить, что кормят нас здесь архизамечательно. Только что авокадо не дают. И то только потому, что мы не настаиваем. Очень весело. От смеха у меня болит живот». Нет! Нет! Писали длинные письма-послания, шлифуя день ото дня свое литературное мастерство. Здесь были подробные описания природы, окружающих их людей, философские размышления о смысле жизни, попытки заглянуть в недалекое и далекое светлое будущее. «Золотой век» русской культуры стал возможен потому, что у людей слишком много было свободного времени. Письма разрастались до трактата или художественного шедевра. Что и неудивительно! Мастерство растет от постоянных занятий.
Художественным даром могут обладать не только филологи, но и математики, и даже биологи. Что вообще-то трудно представить. Потому что биологов не считали совсем за людей. Биология среди наук занимала самую последнюю строчку.
Пестики! Тычинка! Ха-ха! Сразу же вспоминался рисунок, сделанный в школе биологиней на доске. А ведь есть Мандельштам, интегралы и теория относительности, которую ни один физик не мог внятно объяснить. Наверно, потому, что слишком хорошо ее понимал.
Не пугала даже мысль о том, что почувствует адресат, получив толстый конверт, в который затолкана целая тетрадка, исписанная бисерным почерком. Бумагу экономили.
Вдруг картофельный сентябрь затянется до новогодних елочек, а им не на чем даже будет описать свои впечатления от ярких новогодних праздников? Никто не видел конца картофельного поля. Только высказывали разные предположения, где оно могло закончиться. Может, оно заканчивается там, у самой советско-китайской границы. С китайцами отношения напряженные и вряд ли они разрешат нашим колхозникам сажать картошку на своих землях. Ходокам, которые ходили на край поля, тоже особой веры не было. Не признаются же они в том, что не выполнили коллективного поручения! Может быть, сходили за горизонт, посидели, покурили. И все это не торопясь, освящая свою неторопливость лозунгом «дураков работа любит». Они же не дураки. А потом так же не торопясь вернулись и рассказывали сказки братьев Гримм, как они дошли до самого края поля. А вдруг вообще никакого края нет?
Бригадир, который всё знал и четко выговаривал название центрального органа коммунистической партии Китая «Жэньминь жибао», когда его спрашивали, где конец поля, махал рукой, при этом отвернувшись в другую сторону, как будто там, куда он махал рукой, было нечто такое, что не подобает видеть простому человек:
— Там!
Глаза у него были очень грустные. Большие, темные и грустные, как у колхозной коровы. Даже те, кто вначале не верил в советско-китайскую границу, теперь поверили в нее. Там и только там может закончиться бесконечное картофельное поле. Конец поля с каждым днем становился всё дальше, как светлое коммунистическое будущее, которое, может быть, когда-нибудь наступит, но уж точно не при нашей жизни.
Бабье лето — это хорошо. Днем припекает солнце, ветерок гладит кожу. И никаких насекомых.
Но в этот день и оно было не в радость. Они брели к картофельному полю. И многим казалось, что теперь они останутся здесь навсегда. И никогда они не будут учиться в самом лучшем и самом молодом университете страны.
Многие работали как роботы, как механизмы. Вот установили такую программу, они и копают. Установят другую, будут делать что-то другое. Им теперь без разницы что делать. Будут копать до тех пор, пока не закончится их бренное существование, потому что картофельное поле закончится не может. Оно бесконечно. Это необъятный океан. Это Вселенная, которая постоянно расширяется. И от них ничего не зависит.
Поэтому совершенно неожиданным было для всех, когда над полем раздался вопль:
— Всё! Закончили! Конец! Ребята! Картошки больше нет! Она вся закончилась! Нет ее больше!
Конечно, не поверили. И первым всеобщим возбуждением было поймать шутника и так ему вломить, чтобы он до конца жизни забыл про существование издевательских шуток. Есть же вещи, над которыми шутить нельзя. Святые, так сказать.
Лопаты, ведра побросали и помчались на крик. Долговязый физик стоял на краю поля, опершись на лопату и устремив пытливый взор туда далеко-далеко за горизонты.
Лохматые кудри его шевелил ветерок. Издалека это выглядела как голова Медузы Горгоны. Он держал лопату, отставив руку далеко в сторону, как самодержец держит скипетр в порыве вдохновения, когда он готов отдать приказ своим боярам готовить войско к походу. Вдали тянулся первозданный луг, который терялся за холмом, темным и загадочным.
Галя Буханкина опустилась на колени и заплакала. Оказывается, есть на земле счастье. Она знала, что никогда не забудет начало своей студенческой жизни. Такое необычное!
— А частные огороды выкопали? — спросил кто-то. — Или мы первые закончили уборку?
— Чего?
— Может быть, поможем? Опыт у нас уже есть. Оплату можем принять натуральными продуктами.
Его шутку не поддержали.
Наверно, то же самое чувствовали участники экспедиции Колумба, когда увидели наконец-то землю. Они-то до этого были уверены, что впереди водопад, который унесет их в преисподнюю.
Весть о том, что картошка закончилась, быстро разнеслась по округе. По-прежнему было немало скептиков.
На драндулете подъехал бригадир.
— Молодцы! Молодцы! Молодцы! — твердил он, как мантру. — Вон какое поле смахнули!
На бронзовом от солнца и ветра лице сверкнула, как говорится, скупая мужская слеза. Она зацепилась за щетину. Такой маленький бриллиантик на суровом крестьянском лице.
— Если бы еще и пшеницу вот так убрать!
— Извините! Это уже без нас. Нас ждут — не дождутся светлые аудитории и самые умные преподаватели мира.
— Ну, да! Это я так, ребята. Угостил бы вас, но нельзя. Спаивание молодежи. Это статья.
— Растление малолетних, — поддакнул какой-то умник.
Но все были и так пьяны
