От сессии до сессии - Николай Иванович Хрипков

Они шли от вокзала к дому. Фенечка останавливалась через шаг, кланялась и здоровалась:

— Здорово были!

И так всю дорогу. А прохожих, как на зло, становилось все больше и больше. Фенечка только успевала крутиться из стороны в сторону.

— Здорово были! Здорово были! Здорово были!

Фенечка несла огромный узел, в котором был собран весь ее гардероб, который достался ей от бабушки и прабабушки. А тетка волокла фанерный чемодан, окрашенный в светло-коричневую краску и для надежности перехваченный веревкой.

Цвет чемодана отталкивал прохожих, у которых возникали не очень приятные ассоциации.

Тетка говорит ей:

— Феня! В городе не здороваются со всеми подряд. Ведь ты же не знаешь этих людей.

Фенечка остановилась. Тетка напугалась. подумала, что у нее столбняк. У Фенечки то есть. Огромный узел выпал из Феничкиных рук. Она этого даже не заметила.

— Не здороваться? Разве так можно?

— Ну, Фенечка, понимаешь… Это в деревне все знают друг друга. Здороваются с тем, кого ты знаешь. А тут с каждым будешь здороваться, так язык отвалятся.

— А у нас, тетя, в деревне со всеми здороваются. Хоть знакомый, хоть незнакомый. Как же так не здороваться?

Феня отвыкла от этой привычки не сразу. Пошли в магазин выбирать ей платье, чтобы она не выглядела совершенной чумичкой.

Хотя и не со всеми, но через одного, Фенечка продолжала здороваться. Никак не могла отвыкнуть. С продавцами так уж непременно. Тетя ненадолго отлучилась в сторону и потеряла Фенечку из виду. Хотя боялась это делать. Фенечка легко могла потеряться. Слышит за спиной смех. Это Фенечка стоит перед манекеном, кланяется и бубонит:

— Здорово были!

Люди смеются. Всем интересно посмотреть на деревенскую простушку. Хотя некоторые и сами когда-то были такими же.

Толя вспомнил этот рассказ матери. Но сейчас уже полностью произошла смычка деревни с городом. И отличить деревенского от городского почти невозможно. Одеваются одинаково. Так же говорят. И в клубе танцуют на дискотеках под тот же шлягер «Шизгарез! Чо он не встает».

Толя обернулся. По дороге пылил «бобик». Из сумки выглядывали пробки бутылок. Да и по очертаниям сумки можно было догадаться, что там. От сумки нужно было избавиться. Начальство могло и не поверить, что всё это бутылки с «Буратино» и пожелать убедиться. В лагере был сухой закон. А тем более на сортировке. Возле обочины были кусты, куда Толя и поставил сумку. Отошел и убедился, что ее не видно с дороги.

Это снова был полковник. Встретить дважды полковника на одной и той же дороге — это к удаче или к несчастью?

— Залазь! — приказал полковник. — Или не находился еще? Ноги-то не казенные? Так?

Откажешься — вызовешь подозрение. Тем более это была не просьба, а приказ. Толя забрался. Толю мучило то, что он плохо спрятал сумку. А если кто-то пойдет этой дорогой? Заметит сумку, а там такое. Конечно, заберет и будет уверен, что ему сказочно повезло. Что же весь день такая невезуха?

— Нравится на сортировке? — спросил полковник. — Командир отряда хвалил тебя. Говорит, ответственный юноша.

— Ага!

— Филолог?

Полковник вполоборота. Оглядел его. Взгляд его был строгий и в то же время по-отечески добрый.

— У математиков глаза наглые. Историки же глядят так, как будто ты им должен сто рублей. Про ботаников и говорить не буду. Ботаник, он и в Морозовке ботаник. Не уважаю! Хотя и филологи…

Полковник замолчал. Толя понял, что и филологов он не считает полноценными людьми. Действительно, как можно изучать всякие стишки да сказки, когда есть боевое оружие.

Его высадили. Когда «бобик» исчез за горизонтом, Толя отправился за сумкой. Трижды уж точно снаряд в одну и ту же воронку не попадет. А полковник, наверно, на картошку. Всё обошлось. Ни одной машины больше ему не попалось. И сумка стояла на месте.

Вечером приехал Петров, нарвал конопли и забрал сумку. Но перед этим обследовал ее содержимое.

— Поздно ведь приезжаешь. А девчонкам надо приготовить стол, — сказал Петров. — А потом еще губки накрасить. А вдруг ты выпьешь спиртное? Работа у тебя располагает к этому.

Говорил он серьезно или шутил, понять было невозможно.

Вечером жгли костер, пили чай с конфетами и пряниками. Чай был индийский. Удивлялись, что водка была по два восемьдесят семь. В городе она уже исчезла как года три. А не смену в рамках борьбы за трезвость ей пришла за три шестьдесят два.

Искры летели в небо. Некоторые стреляли и рассыпались, как фейерверк. Настроение было праздничное. Спиртного досталось по пару глотков. Поэтому пьяных не было. Кроме Петрова, который весь вечер дымил самокрутками и жмурился как кот. Шутил на этот раз неудачно.

— Ну, Зинаида! Теперь ты совершеннолетняя! — громогласно возопил он, встав у костра. — Если что, то меня уже не посадят.

Никто не засмеялся. Девчонки фыркнули. А ребята отвернулись, как будто ничего не слышали. Петрова это не огорчило.

Повезло Толе или не повезло — это вопрос. Некоторые смотрели на него как на страстотерпца. День за днем быть одному. После обеда бывало машины шли одна за другой, как будто их прорвало. И тогда Толе приходилось крутиться, не покладая лап. Он носился от одного транспортера к другому. Включал, выключал, выгребал пыль. Не успеешь, проворонишь, и транспортер может остановиться, а то и вообще сломаться. Уборка остановится. И он будет виноват в этом. После таких напряженных дней у него болели руки и спина. Хотелось одного — лежать и ничего не делать.

Однажды он решил попросить себе помощника. Но отказался от этой затеи. Тем более, что были «окна», когда работы было мало или вообще он ничего не делал. Ни единой машины. Помощник мог оказаться и нормальным пацаном, а мог и какой-нибудь болтун, у которого рот не закрывается ни на минуту. А то вообще сачок, который будет отлеживаться в сторожке. А то начнет любопытствовать: «А чего ты там пишешь? А дай-ка почитать?» Толя очень редко показывал другим то, что он пишет.

Настоящим блатным местом в лагере была столовая. С первого дня предложили три места. Девчонкам приходилось крутиться целыми днями: чистить картошку, морковку, крошить капусту, делать салаты, варить, жарить, парить, мыть посуду, драить полы и котлы.

Каждый вечер они жарили для себя картошку на сале, которое поставлял им Иван Васильевич. Для остальных, конечно, никто картошку жарить не будет. Это сколько работы, сколько жиров переведешь. Поэтому в основном толченная, иногда цельная с хвостом селедки. Вечером наша троица возвращалась в корпус сытая и довольная. Кто-то икал обязательно и потирал пузо. Потом они начинали