Танец змей - Оскар де Мюриэл

местами облупился, и я почувствовал запах все того же дешевого моющего средства, каковым пользовались в штаб-квартире полиции, – спутать его с чем-либо еще было решительно невозможно.

Я резво зашагал по коридору, огибая шумных детей и женщину, укачивавшую младенца. Купе моих громил нашлось довольно быстро. Я опознал его скорее не по номеру, а по царапинам и пятнам на раздвижных дверях, что бросились мне в глаза еще накануне ночью. Я дернул за ручку, и, к немалому моему удивлению, двери оказались не заперты.

На миг я застыл там, раздираемый сомнениями. Войди я туда, путь назад будет отрезан; мне придется исполнить свой план, иначе… что ж, лучше не думать о возможных последствиях.

Сердце мое пустилось вскачь. Я уже собирался закрыть дверь в купе, когда со стороны вагона первого класса потянуло ледяным сквозняком.

Я задохнулся, подумав, что это Шеф возвращается обратно, но нет – это был все тот же проводник, обратившийся ко мне ранее, и теперь он совершал свой обход.

Это и подтолкнуло меня к действию. Я быстро шагнул внутрь и задвинул за собой дверь, прежде чем юноша успел меня заметить и поинтересоваться, зачем это я прокрался в купе второго класса.

Я поморщился. В отсеке стоял густой мужской дух, смешавшийся с тошнотворной вонью выдохшегося спиртного. В двух койках определенно ночевали – одеяла сбились в небрежные кучи. Третья же, изначально предназначенная для меня, осталась нетронутой – за исключением одной детали: на ней лежали пальто и сюртуки двух здешних пассажиров.

Я быстро осмотрелся, надеясь найти что-нибудь еще, но эти двое, похоже, имели обыкновение путешествовать налегке – неудивительно, что пахло здесь как в зверином логове. Я занялся их верхней одеждой: постаравшись запомнить, как именно лежали вещи, я принялся осторожно перебирать сюртуки и пальто.

Сердцебиение мое участилось настолько, что зашумело в ушах, а паровоз, казалось, стучал колесами все громче и громче.

Лежавшие сверху пальто и сюртук, судя по выцветшей материи и обтрепавшимся рукавам, принадлежали Бобу и не являли собою ничего выдающегося. В них я нашел связку латунных ключей, пакетик дешевого табака и книжонку с непристойными иллюстрациями – одну из тех, в которых изображения движутся, если быстро их перелистывать. Денег, оружия и пуль в его вещах не обнаружилось; видимо, Боб всегда держал их при себе. Я вернул все найденные предметы на свои места и отложил его одежду в сторону.

Затем я перешел к вещам Шефа.

Его пальто было тоньше и новее; оно явно принадлежало человеку, которому платили куда лучше, и отдавало дешевым лавровишневым одеколоном. Бутылек с ним я обнаружил в одном из карманов, но больше в пальто ничего не нашлось.

Я взялся за его сюртук в надежде, что в нем кроется что-нибудь поинтереснее, – иначе моя невероятно опасная вылазка окажется бесполезной тратой времени. Когда я сунул руку в правый нагрудный карман, сердце мое замерло – там я нащупал сложенную вдвое маленькую фотографию.

Должно быть, это ее он разглядывал, когда мы плыли на пароходе. Я вспомнил, как он смутился, когда я застал его за этим занятием, и как поспешно спрятал ее обратно. Пульс мой снова участился, когда я увидел маленькую надпись в уголке.

Хильда, 1878.

Раскрыв фотокарточку, я ахнул, ибо то оказался выцветший портрет очень красивой темноволосой дамы – взгляд ее светлых глаз пронизывал насквозь.

– Значит, у тебя все же есть своя история, Шеф, – прошептал я, стараясь запомнить черты лица этой леди. Было в ее облике нечто пленительное: своенравие, которое сквозило в ее глазах, смотревших в объектив фотографического аппарата, едва различимый намек на горделивую улыбку. На вид я бы дал ей лет тридцать, то есть она была примерно того же возраста, что и Шеф. Возможно, на пару лет старше.

В этот момент раздался оглушительный свисток паровоза. Поезд сбавил ход, и я похолодел от страха. Мы приближались к следующей станции. Мне следовало уходить – и побыстрее: до возвращения Шефа и Боба оставалась минута-другая, не больше.

Дрожащей левой рукой я сложил фотоснимок и вернул его на место, чувствуя, как он липнет к моим потным пальцам.

Вместо того чтобы уйти, я, откинув здравый смысл, ощупал остальные его карманы.

Там тоже нашелся табак, а еще спички и пара смятых бумажек. Я вытащил последние наружу, хоть поезд и продолжал замедляться. Капля пота сбежала по моему виску.

Квитанции, обертки – бесполезная ерунда. Я крякнул, проклиная свою неосмотрительность, – и тут поезд остановился. Шеф с Бобом явно были на пути сюда, вероятно уже шли по вагону – все пропало.

Я сунул бумаги обратно в карман и в этот момент заметил там еще один листочек. Он зацепился за подкладку. Телеграмма. В голове у меня сразу вспыхнуло воспоминание о том, как Шеф принес нам послание. Как он рявкнул на меня, когда я чуть не увидел, от кого пришла вторая телеграмма.

– К черту, – пробормотал я и вынул ее на свет. Если меня здесь застанут, то пусть это хотя бы будет не зря.

Разворачивая телеграмму, я чуть не порвал ее – в послании содержалось одно лишь короткое предложение: «Дай знать, если они найдут д’Эсте».

Отправителем значилась некая леди Лоис Брерс.

Я дважды прочел эти слова, чтобы запомнить их, и тут снова раздался свисток паровоза. Времени больше не было. Я сунул телеграмму обратно в карман, бросил сюртук на койку, уже не заботясь о том, как и где именно он расположился, и выскочил из купе.

Сердце мое ушло в пятки – в коридоре уже толклось с полдюжины людей, которые выносили свой багаж или застегивали пальто, готовые покинуть поезд.

Я ощупал вагон взглядом, но людей премьер-министра здесь не было. Пока не было.

Я заспешил к вагону первого класса, но не успел я достичь двери в тамбур, как за спиной у меня раздался детский голосок:

– Сэр! Сэр!

Не обратив внимания на мальчишку, я схватился за ручку двери и осторожно выглянул в оконце. Даже сквозь два запотевших стекла различить в вагоне первого класса узнаваемые – рослые и крупные – фигуры Шефа и Боба было нетрудно. И они быстро шагали в мою сторону.

– Вы обронили! – настаивал ребенок, дергая меня за полу сюртука.

Я развернулся, чтобы прогнать его, но наткнулся взглядом на широкую улыбку мальчишки, который сжимал в своей пухлой вытянутой ручке маленькую сложенную бумажку.

Имя Хильда бросилось мне в глаза, словно дротик.

– О боже!

Я выругался на свою неуклюжую больную руку. Видимо, фотография пристала к потным пальцам, а