На литературных перекрестках - Николай Иванович Анов

при первой встрече в 1929 году, оказалась актуальной. Алексей Максимович понимал, как важно и нужно знать молодому поколению о замечательных людях, создавших в Советской стране национальное искусство, получившее ныне признание во всем мире.

ПЕВЕЦ АБАЯ

I

Первая моя встреча с Мухтаром Омархановичем Ауэзовым закончилась крупной ссорой. Это произошло летом тысяча девятьсот двадцать четвертого года, когда мы оба жили в Семипалатинске. Я работал секретарем русской газеты «Степная правда», а Мухтар — в казахской «Казах-тли». Он учился в Ленинградском университете, а на летние каникулы приезжал в свой родной город, где и помогал редактору Шаймердену Тогжигитову выпускать губернскую газету.

Насколько я помню, Мухтар был единственным студентом-казахом в городе. Молодой, красивый, пышноволосый, Ауэзов выделялся своим сугубо «столичным» видом: был всегда великолепно одет, подтянут, с достоинством носил студенческую с голубым околышем фуражку, явно гордясь ею. Административного запрета носить «старорежимный» головной убор, конечно, не было. Обладатель голубой фуражки как бы говорил: «Я только студент, для меня на первом плане наука».

Комсомольцы-студенты носили кепки или предпочитали ходить с непокрытой головой.

Студенческая фуражка Мухтара была воспринята семипалатинскими журналистами, входившими тогда в литературное объединение русских писателей, неодобрительно, в плане ироническом. Семипалатинск в те далекие годы считался в Казахстане литературным городом. Выходил журнал на казахском языке «Тан» («Заря»). Объединение русских писателей выпускало тощий журнальчик «Шахта». В нем я опубликовал один из своих рассказов из казахской жизни — «Восьмая жена Айдагана».

Вот из-за этой «восьмой жены» и произошла у меня ссора с Мухтаром Ауэзовым. Виноват был я. Не зная быта казахского народа, я сочинил такую «развесистую клюкву», при воспоминании о которой мне и теперь делается стыдно.

Разговор о злополучном рассказе произошел в редакции газеты «Казах-тли». Для меня он имел немалое значение в моей дальнейшей писательской судьбе.

Я сидел за столом Тогжигитова, а Мухтар ходил из угла в угол и возмущался:

— В «Степной правде» я прочитал статью вашего сотрудника о Шемонаихе. Круглый невежда, он объясняет, что название села произошло от имени султана Шемоная. Не было такого султана! Никогда не было!

Узнав, что я живу в Казахстане сравнительно недавно, Мухтар разошелся еще больше:

— Какое же вы имеете право писать о народе, которого вы совершенно не знаете, — ни быта его, ни истории. Над вашей стряпней о «восьми женах» смеются не только казахи, но и русские!

Я молчал, возражать было невозможно. Постепенно Мухтар остыл, он продолжал меня распекать, но уже снисходительным тоном.

Ссора эта принесла мне большую пользу. Я стал ездить по аулам, у меня появились друзья-казахи — певцы, артисты. Осенью мы расстались с ним по-хорошему. Мне кажется, это произошло благодаря Исе Байзакову. Мы шли с акыном в кумысню и по дороге встретили Мухтара.

— Куда торопишься, Муха? — остановил его Иса.

Они о чем-то поговорили по-казахски. Мухтар искоса поглядывал в мою сторону, он узнал, что я дружу с акыном. Потом мы втроем дошли до базара и здесь распрощались. В кумысне Иса рассказал мне, что в аулах молодежь ставит пьесу студента Ауэзова «Енлик — Кебек».

— Очень он на меня сердится? — спросил я.

— Кто? Мухтар? Нет, он горячий, но не злопамятный. Хороший человек! Умный! Большой талант!

* * *

Летом 1925 года я перебрался в столицу Казахстана Кзыл-Орду. Здесь я встретил своих семипалатинских друзей Ису Байзакова и Амре Кашаубаева.

Иса привел ко мне своего друга Серке Кожамкулова и сказал:

— Это он будет ставить пьесу Мухтара Ауэзова «Енлик — Кебек». В настоящем театре!

— Замечательная пьеса! — подтвердил режиссер. — В аулах она имеет большой успех.

Спустя двадцать лет я приехал в Алма-Ату с московской киногруппой. Режиссеры Посельский и Ляховский должны были поставить документально-художественный фильм «Четверть века», а меня пригласили написать сценарий. В нем требовалось показать, как в богатейшем Казахстане, где до революции было всего два процента грамотных казахов, а города можно было пересчитать по пальцам, где в языке народа не бытовали слова: университет, консерватория, театр, балет, — за четверть века были построены заводы и электростанции, созданы институты и Академия наук.

Мне сказали, что Ауэзов будет в Казахском театре драмы на спектакле «Укрощение строптивой». Надеясь встретиться с ним, я решил пойти в театр, но он не пришел.

В антракте мы встретились за кулисами с Серке Кожамкуловым.

— Пьесу Шекспира перевел для нас Ауэзов, — сказал Серке. — Московские режиссеры постановку хвалили.

— А идет в вашем театре «Енлик — Кебек»? — спросил я.

— Идет. В прошлом году была новая постановка. Ауэзов переделал пьесу, стала еще лучше. Ставил молодой режиссер Токпанов. Народ любит этот спектакль. Мы много пьес Ауэзова ставили. Очень хорошие пьесы — «Айман — Шолпан», «Тунги Сарын», «Тас-Тулек», «Шекарада»… Мухтар большой драматург!

На другой день я встретился с Мухтаром Омархановичем у него дома, чтобы договориться, где и как можно было бы снять его для юбилейной кинокартины. Я помнил Ауэзова, когда он был студентом и начинающим писателем. Через двадцать лет он стал известным советским прозаиком, драматургом, ученым. Только что вышла в КазОГИЗе первая книга его исторического романа «Абай» на русском языке. Перед автором же на письменном, столе лежал пухлый том в темно-коричневом ледериновом переплете, изданный осенью 1945 года.

— Вот, посмотрите, бумага, правда, плохая, газетная. Ничего не поделаешь. Но издано в общем хорошо.

Мухтар вертел книгу в руках, явно любуясь ею, наконец вручил мне. На титульном листе я прочитал:

«Мухтар Ауэзов. «Абай». Роман. Перевод с казахского А. Никольской и Т. Нуртазина. Под редакцией Леонида Соболева. «Советский писатель». 1945».

Абай! Когда-то я читал о нем злобные строки как о певце феодального строя в казахской степи. Фамилию автора статьи я запамятовал. Перевернув последнюю 391 страницу романа, я прочитал заключительные строчки послесловия Мухтара о герое книги — Абае:

«В этих поисках он обрел свет и счастье, когда эта дорога вывела его на незарастающую тропу — к творчеству великого гения русского народа Александра Сергеевича Пушкина».

— «Абая» переводила на русский язык Анна Борисовна Никольская, — говорил Мухтар. — Человек большой культуры,