Сиреневая драма, или Комната смеха - Евгений Юрьевич Угрюмов

(те ромашки, которые ещё никогда не попадали в руки влюблённым,

чтоб гадать на них «любит, не любит»); там, где лён-кудряш, такой синий,

синее, чем само синее небо, обаял незабудок обаятельными galanterie и

compliments; где жёлтые и белые ветреницы (ударение можно ставить и на «е»,

и на «и»), раскачиваясь от ветерка (кстати, шептались шизонепетки

многонадрезные2 между собой, что Ветер – какой уж там точно Ветер никто не

знал – что Ветер ветреницам – отец), ветреницы раскачивались от ветра и

обольщали, раскачиваясь, и колокольчиков, и лён, и кукушкин лён; ими

восхищались и готовы были для них на всё (этот collocation уже встречался в

рассказе несколько раз, но что делать – так оно на самом деле и было), готовы

были на всё для ветрениц: и репешок волосистый, и лопух войлочный, и

лабазник вязолистый; и василистника малого они соблазнили, посылая ему

изредка то белый, то жёлтый надушенный платочек, и тот, от напряжения

1неизвестные стихи неизвестного талантливого поэта.

2Schizonepetamultifida (L.)Brig.-(лат.),Семейство Губоцветные/Яснотковые – Labiatae/Lamiaceae

12

страдания покрывался каплями яда (см. сноску1), хотя ветреницам это было

совершенно не опасно, потому что они и сами ядовиты, и ещё как (см. сноску2)!

Словом там, где никто ещё и подумать не мог пользовать ромашки, чтоб гадать

на них, точно так же, как никому не приходило в голову глотать сиреневые

венчики с пятью или шестью отгибами…

Всё четыре, всё четыре,

Всё не вижу я пяти…

…где никому в голову и не могло ещё прийти заваривать те же ромашки и

пить их, как успокоительное для желудка, или полоскать этим чаем горло, или

прикладывать листья сирени к ране и таким образом рану исцелять…

Я купила себе белую сирень.

Я поставлю её в вазу на окне,

Чтоб ты знал, что у меня хороший день…3

…там, где ещё не давили изо льна-кудряша масло, а кукушкиным льном не

лечили половые недомогания и заболевания кожи, а теми же шизонепетками не

пользовались, как противококлюшным средством, где вероника поручейная и

герань луговая, купена и купальница, медуница и княжик, и золотисто-жёлтая,

как солнышко, красильная купавка цвели и пахли, что называется, в своё

удовольствие, и влюблялись, и кокетничали, рождались, вступали в брачный

период, воспитывали молодых, и у тех, в свою очередь, тоже наступал брачный

и все остальные периоды, и… где ароматы трав и чуть видные помахивания

лепестками были словами любви и признаний, которые сильфы и эльфы, витая

и кружась, перенимали у цветов, учась у них языку искушений – словом, там и

тогда Земля, сама изнеженная испарениями любви и неги, дыханием страсти и

пылким солнечным лучом, родила Лепушка. Это потом его обозвали лопухом, и

мордвином, и татарином, и собакой, и волчцом, и басурманской травой, и

репейником, и чертогоном ( квіти ангельскиї, а кігті диавольскиї)4 – это потом, а

сейчас он был ещё такой нежный, такой стройный; стебель у него был

прямостоячий, ветвистый, бороздчатый и слегка паутинистый, листики

короткочерешковые и по краям колюче-реснитчатые, а цветки – лилово-

пурпурные, собранные в корзиночки и сидящие на паутинистых же ножках. Тот

же ветерок, который покачивал ветрениц, овевал и лепушка своими

проникновенными дуновениями, но Земля-мать хранила ещё

несовершеннолетнее дитя от ненужных прикосновений – и трепетанья его

пушистого хохолка совсем ещё не означали любовного нетерпения или

заблуждения чувства – пока, это были только открытые вовсю на мир глаза,

1ThaliktrumL.-(лат.), Медонос и перганос. Ядовитое лекарственное растение.

2Anemone-(с латинского – дочь ветров). Ветреницы ядовиты. Яд их называется – анемон.

3Любовь Захарченко, поэтесса.

4цветы ангельские, а когти дьявольские (укр.)

13

впитывающие равно дневной жар и вечернюю прохладу, как откровения

любящего его окружающего бытия.

Но, пришло время…

«…и как тут не вспомнить Старину Время»1: оно, то незаметно пролетает, то

бежит – не догонишь, а то стоит на месте, «Особенно на уроке музыки».

Однажды утром время пришло и остановилось, и даже не то чтобы

остановилось – лепушок перестал его замечать, впрочем, как и всё остальное, и

даже то, что расцвела сирень2… лепушок перестал замечать даже сирень, хотя

сирень немало делала в своей жизни, чтоб остановить время и чтоб пришла

пора…

Татьяна прыг…………

…………………………

Летит, летит, взглянуть назад

Не смеет; мигом обежала

…………………….

…………………….

Кусты сирен переломала…3

Лепушок не видел ничего перед собой, только губки, щёчки и всякие

округлости.

Ах! та первая, незабываемая (хотя, бывает часто, и вторая, и третья тоже

вспоминаются и тоже с удовольствием), та первая, незабываемая – она

действительно вся была из щёчек, которые были белизны небесной (я здесь

имею в виду белизну не как цвет неба, но как целомудренное и нетронутое

пространство под названием – небо); из губок, которые были, как кораллы (я

говорю здесь о кораллах наиярчайшего красного цвета, которые таят в

причудливых формах своих, в своих непереносимых рельефах неистовые

вопросы и невинные ответы), и из округлостей… да что там… лепушок был

готов для них на всё.

Сцена третья

Какими бывают приятными сны и несимпатичными пробуждения.

–Лиза! Лиза! Внученька! – трогала за плечо бабушка внучку. – Да ты, никак,

уснула?

– Ах, бабушка! А где же господин с зонтиком?

1Это, как вы понимаете ещё не мои собственные экзерсисы на тему «время». Это из Льюиса Керролл,

«Приключения Алисы».

2Время и сирень потом отомстили за это Лепушку.

3Из «Евгения Онегина».

14

– Господин с зонтиком? Это тебе привиделось, наверное? Не было никакого

господина.

– Мне показалось сейчас, что господин с зонтиком… рассказывал

удивительную историю… о лепушке и непереносимых рельефах.

Нет! не было никакого господина с зонтиком – а только сирень в окно1.

И снова надышавшись сиренью, внучка впадала в неистовое любовное

томление, и ночью ей снова снились живые сны; и снова, смятенная, сначала,

она не могла никак заснуть и переворачивалась с боку на бок, а потом снова

раскидывалась на хрустящих накрахмаленных простынях и комкала подушку, и

трогала себя… а потом снова засыпала; и набрасывалось на неё необъятное

дыхание пространства, неохватный простор плодоносящих и разящих

душистостью цветов и трав. Ах! звенящие поцелуи света! Оле-ой!..

неприкаянные мурашки осязаний! Оле-ай!.. проникающая маета боязливого

желания! Оле-эй!.. и золотой колосс (теперь уже не колос, а колосс), и золотой

колосс – непочатый жар, язвящий дрожащим наслаждением! Оле-ой! Оле-ай!

Оле-э!.. и тогда поднимался занавес, и приоткрывались покровы, нежные и

прозрачные, как лепестки розы, которую дарил Купидон Психее, когда она,

ненаглядная, в ночи, ждала его – невидимого, таинственного и вожделенного

телом и мыслью.

Возлюбленный!

По-юношески гордо возвысился он над цветущим лугом. Он источал