Комната в гостинице «Летучий дракон»; Дядюшка Сайлас - Джозеф Шеридан ле Фаню

– Видно, и вы приехали сюда с той же целью, – засмеявшись, заметил маркиз. – В ваши годы я и сам ставил перед собой такую смелую задачу. Для первого раза я собрал ни больше ни меньше пятьсот тысяч франков. Я вообразил, что уничтожу все и всех простым способом – бесконечно удваивая ставки. Что-то в этом роде я слышал и наивно предполагал, что содержатели банка ни о чем подобном не подозревают. На мое несчастье, оказалось, что они не только имели очень ясное представление об этом, но и приняли меры против моих фокусов. Я наткнулся на препятствие прежде, чем успел начать. Есть правило, в силу которого не дозволяется удваивать ставку больше четырех раз подряд.

– И теперь существует это правило? – спросил я с вытянувшимся от любопытства лицом.

Он вновь засмеялся и пожал плечами:

– Конечно, мой юный друг. Люди, которые живут искусством, всегда знают его поклонников. Вижу, вы составили себе такой же план, что и я, вероятно, и средствами запаслись?

Я сознался, что рассчитывал на победу в еще больших масштабах. У меня было с собой тридцать тысяч фунтов стерлингов.

– Каждый знакомый моего дорогого приятеля лорда Р. внушает мне живое участие, кроме того, я очарован вами лично. Простите же меня, если я покажусь вам навязчивым со своими расспросами и советами.

Я рассыпался в изъявлениях благодарности за его полезное предостережение и попросил, чтобы он был добр со мной и дал мне все советы, какие только мог.

– Если вы намерены послушаться меня, – сказал он, – то оставьте ваши деньги в банке, где они, лежат. Не рискуйте ни одним луидором в игорном доме. В тот вечер, когда я отправился сорвать банк, я проиграл от семи до восьми тысяч фунтов на ваши английские деньги, а мое следующее похождение разорило бы меня вконец – я добился входа в один из частных игорных домов мнимых аристократов, – если бы меня не спас вовремя благородный человек, к которому я и по сей день питаю величайшее уважение. По странной случайности он в настоящую минуту находится в этой гостинице. Я узнал его камердинера и навестил его в занятом им номере. Это все тот же честный и добрый человек, каким я прежде знал его. Не живи он теперь в таком строгом уединении, я счел бы своим долгом представить ему вас. Лет пятнадцать назад он был превосходным наставником, на которого можно было положиться. Я говорю о графе де Сент-Алире. Он потомок очень древнего рода и исполнен благородства, к тому же это умнейший человек на свете, за исключением одной особенности…

– И в чем же состоит эта особенность? – спросил я нерешительно, заинтересованный в высшей степени.

– Она состоит в том, что он женился на прелестном создании по крайней мере лет на сорок пять моложе его и, разумеется, отчаянно ревнует, хотя и без малейшего повода, насколько я могу судить.

– Так графиня…

– Графиня, я полагаю, во всех отношениях достойна такого отличного мужа, – ответил он несколько сухо.

– Я слышал пение сегодня, кажется, это пела она.

– О, она очень талантлива.

Водворилось минутное молчание.

– Я не должен терять вас из виду, – продолжал он. – Мне не хотелось бы, чтобы при первой вашей встрече с моим другом, лордом Р., вам пришлось сообщить ему, что вас общипали в Париже. Подобный вам англичанин, с громадным капиталом, молодой, веселый и щедрый, тотчас будет окружен в нашей столице тысячей гарпий, все жаждущее наживы население накинется на вас и будет бороться за ваши деньги между собой, и вскоре это безумие поглотит вас целиком.

В эту минуту я почувствовал, как сосед с правой стороны толкнул меня локтем. Повернувшись на стуле, он, должно быть, нечаянно задел меня.

– Клянусь честью солдата, ни у кого из присутствующих рана на теле не заживет так быстро, как у меня! – громогласно заявил он.

Эти неожиданные слова были произнесены грубым и резким голосом. Я чуть не подпрыгнул на стуле и оглянулся: возле меня сидел тот самый офицер, бледное лицо которого испугало меня во дворе. Он осушил стакан красного вина и со свирепым видом вытер рот, а затем снова заговорил:

– Ни у кого, доложу я вам! Это не кровь, это живая вода. Не говоря уже о моем росте, силе мышц, ширине кости и размеру кулака – клянусь всеми духами преисподней, я голыми руками сразился бы со львом, выбил бы ему зубы и засек бы его до смерти собственным его хвостом. Не говоря, повторяю, обо всех вышеперечисленных качествах, которыми я обладаю, я стою шести человек на войне из-за одного свойства – быстро излечиваться от ран. Хоть распори мне кожу, хоть проткни насквозь, хоть на клочки разорви осколками гранаты, и природа опять сложит меня целым и невредимым скорее, чем ваш портной успеет скроить новый мундир. Ей-богу, господа, вы бы захохотали, если бы увидели меня голым. Взгляните-ка только на мою руку: вот тут меня хватили саблей по ладони до самой кости, когда я силился закрыть голову, уже раненную тремя ударами штыка, и что же? Спустя пять дней я играл с пленным английским генералом в шары у ограды монастыря Санта-Мария-де-ла-Кастита в Мадриде. В Аркольском сражении, черт возьми, ух как тяжко мне пришлось! Мне всадили в одно и то же время две ружейные пули в ляжки, две картечные в икру, конец пики в левое плечо и осколок бомбы в дельтовидную мышцу, да штык в ребра, при этом еще сабельным ударом снесли мне с добрый фунт мяса с туловища и снарядом угодили прямо в лоб. И при этом вокруг стоял пороховой дым, от которого можно было задохнуться. Довольно живописно, ха-ха! И все это произошло быстрее, чем вы успели бы вскрикнуть: «Ах!» Что же вы думаете? Полутора недель не прошло, как я уже шел маршем без сапог, лишь в одном штиблете, несокрушимый как скала, воодушевляя своим примером всю роту.

– Браво! Брависсимо! Вот молодец! – воскликнул в воинственном азарте толстенький, маленький итальянец, занимавшийся изготовлением зубочисток и колыбелей из плетеных ивовых прутьев на острове Богоматери. – Молва о ваших подвигах разнесется по всей Европе. История этих славных войн будет написана вашей кровью!

– Не стоит говорить об этом. Сущий вздор! – воскликнул военный. – Недавно в Линьи, где мы в пух и прах разнесли пруссаков, осколок гранаты щелкнул меня по ноге, да и вскрыл мне, подлец, артерию. Кровь брызнула с такой силой, что за полминуты я потерял по меньшей мере с полведра. Еще один миг – и дух бы вон, но я с быстротой молнии сорвал с себя шарф, обвязал им рану, выдернул штык из спины убитого пруссака, продел его в концы шарфа, повернул раза два кругом и, остановив таким образом кровь, спас свою жизнь. Но, черт меня побери, господа, я столько потерял крови, что с той минуты остался навсегда бледен, как дно тарелки!.. Ну да что говорить! Это не зря пролитая кровь. – С этими словами он взялся за бутылку столового вина.

Маркиз между тем сидел с закрытыми глазами и с таким видом, словно покорялся неизбежному соседству наперекор чувству отвращения.

– Послушай-ка, любезный, – обратился офицер к слуге, в первый раз понизив голос и перегнувшись через спинку стула, – кто приехал в дорожной темно-желтой с черным карете, которая стоит посреди двора и на дверцах которой изображен герб в виде красного, как мои обшлага, журавля, окруженного разными украшениями?

Слуга не смог дать ответа. Взгляд чудака офицера, который вдруг стал серьезен и даже суров, как бы случайно остановился на мне. В это время он не принимал уже участия в общем разговоре.

– Извините, милостивый государь, не вас ли я видел сегодня у этой кареты, в то время как рассматривал герб? Не можете ли вы мне сказать, кто в ней приехал?

– Граф и графиня де Сент-Алир, я полагаю.

– Они здесь, в этой гостинице?

– Они заняли номер наверху.

Он вздрогнул и даже вскочил со стула, однако мгновенно опустился опять, и я слышал, как он ругался, бормотал что-то, ухмылялся и словно рычал себе под нос. Я не мог понять, испуган он или взбешен. Обернувшись к маркизу, я хотел сказать ему что-то, но того уже не было. Следом за ним вышли еще несколько человек, и вскоре зала опустела.

К вечеру стало довольно холодно, в камине горели два или три полновесных полена. Я сел ближе к огню в большое кресло из резного дуба с высоченной спинкой; кресло это, казалось, принадлежало эпохе Генриха IV.

– Не знаешь ли ты, любезный, кто этот офицер? – спросил я, подозвав к себе одного из слуг.

– Это полковник Гальярд, сударь.

– Часто он бывает здесь?

– Однажды, около года назад, он провел здесь неделю.

– Я никогда не видел человека бледнее его.

– Это правда, сударь, его не раз принимали за привидение.

– Есть ли у вас хорошее бургундское?

– Есть, и самое лучшее, какое только существует во Франции, сударь.

– Подай же его сюда и принеси стакан. Могу я остаться здесь еще на полчаса?

– Конечно, сударь.

Мне было очень уютно, вино оказалось превосходным, мысли мои стали веселы и светлы. «Прекрасная графиня! Прекрасная графиня! – вертелось у меня на уме. – Познакомимся ли мы когда-нибудь поближе?»