Комната в гостинице «Летучий дракон»; Дядюшка Сайлас - Джозеф Шеридан ле Фаню

– Однако я рада случаю вторично поблагодарить вас, милостивый государь, за быструю и своевременную помощь, которую вы оказали нам сегодня.

Меня ободрили не столько слова незнакомки, сколько тон, которым она произнесла их. И то правда, ведь она была не обязана показывать мне, что узнала меня, и, наконец, во второй раз изъявлять мне благодарность. Все это несказанно польстило моему самолюбию, тем более что любезность последовала непосредственно за легким укором.

Голос ее вдруг понизился, и в нем зазвучала робость. Она быстро повернула голову к другой двери, расположенной в этой же комнате, и я подумал, что старик в черном парике – вероятно, ревнивый муж – появится в ней сию же минуту. Почти тотчас за дверью раздалось брюзжание – очевидно, говоривший отдавал приказания слуге и одновременно приближался к нам. Голос, низкий и гнусавый, был тем же, что и у старика, который около часа назад рассыпался передо мной в изъявлениях признательности из окна кареты.

– Прошу вас, уйдите, милостивый государь, – обратилась ко мне дама с едва уловимой мольбой в голосе, рукой указывая на дверь, в которую я вошел.

Отвесив еще один глубокий поклон, я отступил назад и осторожно затворил за собой тяжелую дверь. В полном восторге я сбежал с лестницы и отыскал хозяина гостиницы. Описав ему комнату, из которой я только что вышел, я сказал ему, что она мне понравилась, и изъявил желание занять ее. Он выразил свое сожаление, что не может исполнить моего требования, так как эта комната и две смежных с ней уже заняты.

– Кем? – спросил я, стараясь не выдать своего любопытства.

– Знатными господами.

– Но кто же эти знатные господа? У них должны быть имя или титул.

– Без сомнения, но в Париж теперь стремится такая вереница путешественников, что мы больше не спрашиваем имена и звания наших посетителей – мы просто обозначаем их номерами комнат, которые они занимают.

– Долго ли они у вас пробудут?

– И опять я не могу вам ответить. Мне это совершенно безразлично. В последнее время у нас ни один угол не остается пустым надолго, – таким был ответ.

– Как бы мне хотелось занять эти комнаты! Они пришлись мне как раз по вкусу. Одна из них, должно быть, спальня?

– Точно так, сударь, и заметьте, редко кто берет номер со спальней, если не намерен ночевать.

– Но какие-нибудь комнаты я, вероятно, могу у вас получить?

– Конечно, две комнаты к вашим услугам. Они только что освободились.

– Тогда я займу их.

Очевидно, путешественники, которым я оказал помощь, намеревались пробыть здесь некоторое время, по крайней мере до утра. Мне казалось, что я стал героем романтического приключения и впереди меня ждут удивительные события. Заняв свободный номер, я поглядел в окно и увидел задний двор. Там царило оживление. С взмыленных и усталых лошадей снимали сбрую, а свежих выводили из конюшен и впрягали. Множество разных экипажей – и частные кареты, и повозки, подобно моему кабриолету, заменяющие старинную перекладную, – стояли тут, ожидая своей очереди. Суетливо сновали взад-вперед слуги, некоторые бродили в бездействии или посмеивались между собой.

Среди других экипажей я разглядел дорожную карету и одного из слуг знатных господ, которыми в настоящую минуту так сильно интересовался. Я вмиг сбежал с лестницы и направился к черному выходу, так что вскоре и меня можно было увидеть на неровной мостовой двора, среди общего шума и гама.

Солнце уже клонилось к западу, и его золотые лучи озаряли красные кирпичные трубы надворных строений. Горели факелы, бросая неровный свет на площадку позади гостиницы. Конечно, подобное освещение придает живописный характер любому месту, и зачастую то, что при мрачно-сером утреннем свете кажется нам некрасивым, а может быть, даже отвратительным, вечером выглядит романтично и привлекательно.

После непродолжительных поисков я нашел карету красавицы. Лакей запирал на ключ ее дверцы, предусмотрительно снабженные замком для полной безопасности. Я остановился, делая вид, что рассматриваю изображение красного геральдического журавля.

– Очень красивый герб, – заметил я. – Наверно, принадлежит знатному роду.

Лакей поглядел на меня, опустил ключик в карман и ответил, слегка наклонив голову и улыбаясь немного насмешливо:

– Вы вольны делать свои заключения.

Ничуть не смущаясь, я немедленно употребил дозу того средства, которое благотворно влияет на язык – развязывает его, я имею в виду. Лакей сначала взглянул на луидор, который оказался у него в руке, а потом с непритворным изумлением уставился на меня:

– Вы щедры, сударь.

– Не стоит об этом… Что за господа приехали в этой карете? Помните, я и мой слуга помогли вам поднять лошадей?

– Он граф, а ее мы называем графиней, хотя я не знаю, жена ли она ему, может статься, она его дочь.

– Где они живут?

– Клянусь честью, сударь, понятия не имею.

– Не знаешь, где живет твой хозяин?! Но наверняка тебе известно о нем хоть что-нибудь, кроме его имени?

– И говорить не стоит – так мало, сударь. Видите ли, меня наняли в Брюсселе в самый день отъезда. Мой товарищ, Пикар, камердинер графа, тот много лет был у него в услужении и знает все, но он вечно молчит, рот раскрывает, только чтобы передать приказания. От него я ничего не смог добиться. Однако мы едем в Париж, и там я скоро все выведаю. В настоящую минуту я знаю не больше вас, сударь.

– А где Пикар?

– Пошел к точильщику наточить бритву. Не думаю, что он проронит лишнее слово.

Это была скудная жатва за мой золотой посев. По-видимому, лакей говорил правду, он выдал бы все семейные тайны, если бы знал их. Вежливо простившись с ним, я вернулся в свой номер и, не теряя времени, позвал камердинера. Хоть я привез его с собой из Англии, родом он был француз – ловкий малый, сметливый, поворотливый и, конечно, посвященный во все хитрости и уловки своих соотечественников.

– Сен-Клер, затвори за собой дверь и подойди сюда. Я не успокоюсь, пока не узнаю чего-нибудь про знатных господ, занявших комнаты подо мной. Вот тебе пятнадцать франков, отыщи слуг, которым мы помогли сегодня на дороге, пригласи их поужинать вместе с тобой и потом явись ко мне с подробным отчетом обо всем, что касается их господ. Сейчас я говорил с одним из них, ему ничего не известно, о чем он откровенно заявил. Другой, имя которого я забыл, – камердинер волнующего меня господина и знает про него все. Именно его ты и должен расспросить. Конечно, я интересуюсь почтенным стариком, вовсе не его молодой спутницей – ты понимаешь? Ступай же и устрой это дело! А затем тотчас возвращайся ко мне со всеми подробностями, которые могут представлять для меня интерес.

Подобное поручение вполне согласовывалось со вкусами и наклонностями моего достойного Сен-Клера. Вероятно, вы уже заметили, что я привык обращаться с ним с той фамильярностью, которая встречается в старых французских комедиях между хозяином и слугой. Я уверен, что он посмеивался надо мной исподтишка, но в остальном был безукоризненно вежлив и почтителен. Кивнув мне с понимающим видом и пожав плечами, он скрылся за дверью. Я выглянул в окно и поразился, увидев его уже во дворе: с такой невообразимой быстротой он сбежал вниз. Вскоре я потерял его из виду.

Глава III

Смерть и любовь в брачном союзе

Когда день тянется нескончаемо, когда одинокого человека гложет лихорадка нетерпения и ожидания, когда минутная стрелка его часов движется так медленно, как прежде двигалась часовая, а часовая и вовсе прекратила всякое видимое движение, когда человек зевает, барабанит пальцами, смотрит в окно, приплюснув к стеклу свой красивый нос, свистит ненавистные ему мелодии – словом, когда человек совершенно не знает, что ему делать, лучшее развлечение – торжественный обед в три перемены блюд. И лучше, чтобы это замечательное мероприятие имело место чаще, чем один раз в день.

К счастью, в то время, к которому относится мой рассказ, ужин еще представлял собой довольно существенную трапезу, и сей прекрасный миг приближался. Но до него оставалось три четверти часа. Чем мне заполнить этот промежуток? Я взял с собой в дорогу две-три пустые книжонки, однако трудно читать в известном настроении. Романы валялись рядом с тростью и пледом на диване, но я был не в силах протянуть к ним руку. Я отнесся бы с убийственным хладнокровием даже к тому, если бы героиню и героя утопили в чане с водой, который стоял во дворе под моим окном.

Раза два я прошелся по комнате, вздохнул, посмотрелся в зеркало, поправил высокий белый галстук, завязанный с соблюдением всех модных заповедей, надел жилет цвета буйволиной кожи и голубой фрак с узкими и длинными, как птичий хвостик, фалдами и золотыми пуговицами, смочил одеколоном носовой платок (в то время еще не существовало великого множества разнообразных духов, которыми нас позднее наделила изобретательность парфюмеров), причесал волосы, которыми справедливо гордился и которые невероятно любил расчесывать. Увы! Некогда темные, густые кудри теперь уступили место лишь нескольким десяткам совершенно белых прядей да гладкой розовой лысине. Но лучше предать забвению это оскорбительное для моего самолюбия обстоятельство. Довольно того, что тогда я мог похвастать обилием темно-каштановых вьющихся волос. Оделся я с величайшей тщательностью. Вынул из дорожного футляра и слегка набекрень – как истинный щеголь – надел на свою премудрую голову безукоризненно модную шляпу. Пара светлых лайковых перчаток и трость, похожая скорее на палицу и год или два назад вошедшая в моду в Англии, довершали мой наряд.