Душа снаружи (СИ) - "Nelli Hissant"

− Вон! Исчезни! Тебе будет самое место там, среди… извращенцев!

Что же. Своего рода родительское напутствие в дорогу было получено.

Отец из-за стены потребовал, чтобы все замолчали. Почему-то это разозлило меня больше всего.

− Давай, закрой меня в комнате! Заткни мне рот, чтобы только было тихо! Ты же так любишь тишину! Все могут подохнуть в этом доме, лишь бы только было тихо! Тебя бы это даже порадовало!

Мы стояли и орали друг на друга, все трое. Впервые. Выше этажом испуганно притихли слуги. А мы продолжали кричать, и все новые точки невозврата были пройдены в ту минуту, все слова, после которых рвутся связи, даже такие условные, какие были в нашем семействе. Мы были ужасны. Три искаженных лица, три раззявленных пасти. Паноптикум. Сумасшедший дом.

Лишь молния, сверкнувшая в окне и осветившая весь дом, отрезвила меня. Молния – это плохой признак, очень плохой. Это знак, что мне нужно остановиться. Пока я в силах это сделать.

И тогда я вскинул рюкзак на плечо и просто сбежал. Вслед мне полетело что-то из посуды, конечно, куда же в доме драм без разбитого фарфора. Я увернулся. Дождь барабанил по крыльцу, заглушая слова матери − она, конечно же, должна была проводить меня до конца. Чтобы успеть высказать все. А затем дверь захлопнулась. Я оглянулся лишь у ворот − чтобы увидеть, как мать захлопывает и ставни, точно у нас в доме покойник. Хлопнул на прощанье калиткой.

В путь меня провожал только дождь и осуждающие взгляды соседей. Я шел по главной улице, по обеим сторонам её были старинные большие дома, подобные тому, в котором я жил. Я видел смутные силуэты их обитателей в окнах. Думаю, они знали, что я уезжаю. Думаю, они спешили скорее поделиться этой сплетней с теми, кто еще не в курсе.

Не могу сказать, что я был несчастен в тот день. Не могу сказать, что чувствовал страх. Он пришел позже. Ощущения были двойственные. С одной стороны, у меня точно гора свалилась с плеч. С другой стороны, в груди будто зияла сквозная дыра, болевшая по краям. Дождь смывал с меня прежнюю жизнь без остатка. А на губах дрожали строчки из первой моей будущей песни.

========== Часть 1, глава 4 “Девочки и мальчики” ==========

Удивительно, до чего же цепка память. Порой кажется, что прошлое даже реальнее настоящего. Шагаешь вперед, но щупальца прошлого упорно тянут тебя назад. В страну детства, где небо всегда затянуто темными тучами. Впрочем, не всегда. Ведь там была еще и Лиэния.

Кажется, троюродная сестра или же племянница кого-то из маминых кузин. Тихая мышка в лиловом платьице. Мне было примерно тринадцать, ей − на год меньше. Мне было велено показать ей наш сад. Забавно мы смотрелись. Она, осторожно обходящая лужи, смущенно опускающая глаза, и я, которого в честь приезда родственников вновь заставили влезть в парадный костюм, то и дело норовящий оставить на дороге слишком большие мне ботинки. Мы брели под руку по размытым дождем дорожкам.

И когда мой тяжеловесный ботинок вдруг с сочным звуком увяз в грязи, да там и остался, а я, покачнувшись, погрузил ногу прямо в землю, с губ моих невольно слетело слово, которое я подхватил у приезжих строителей, что как-то ремонтировали нам крышу в левом флигеле. Лиэния опешила, и я ждал, что она кинется к дому, сильно уязвленная. Что говорить, юных леди в Виррах воспитывали еще строже, чем юношей. Но она вдруг рассмеялась, сначала неуверенно, а потом весело и беззаботно. И придержала меня за локоть, пока я балансировал на одной ноге. Попыталась повторить сказанное мной одними губами и вновь закатилась. В общем, очаровала меня страшно.

Мы сидели в беседке, ели забродившие вишни с куста. Ждали, пока высохнет мой ботинок, наскоро отмытый под питьевым фонтаном. И почти не разговаривали, лишь мечтательно смотрели на очищающееся от туч небо. Мы попытались раскусить особо крупную вишню пополам. Когда наши губы, сладостно пахнущие вишней, соединились, я сомкнул руки на ее талии, а затем переместил их ниже − потому что именно так все выглядело в фильме, который я порой смотрел тайком. О какой-то вспыхнувшей страсти не было и речи, мы были два наивных существа, которыми овладела жажда познания. Все было очень наивно и… вишнево.

Но, внезапно нагрянувшим родителям Лиэнии так не показалось. Я никогда больше ее не видел.

Надеюсь, жизнь у нее сложилась лучше, чем у меня. Надеюсь, ей хватило сил покинуть Вирры. Я даже не помню ее лица − помню лишь отогретую под солнцем и отсыревшую под дождем беседку, худосочную фигурку − почти как у меня, и запах забродившей вишни. Такой маленький островок понимания в окружающем нас ледяном океане отчуждения. Островок, что был затоплен бушующими волнами так скоро.

Я же говорю, с девочками было как-то проще. Они меня любили, тянулись ко мне. Не все, конечно. Были и те, кому подавай Косую-сажень-в-плечах. Любительницы скрываться за каменными спинами. Почитательницы неприкрытой маскулинности. Те, кто не стеснялись бросить «ты отвратителен», словно перчатку в лицо. Но и их было легко добиться. Агрессивные женщины, по сути, очень уязвимы, если знать, куда давить. Я знал. И мне доставляла особую радость близость после некоторого конфликта вначале.

Я вообще словно искал конфликтов. Не делал разницы между вниманием позитивным и негативным. Не то, чтобы мне доставляло удовольствие, когда парни из моего класса незаметно выдергивали стул из-под меня или толкали в грязь − конфликты у меня случались в основном именно с парнями. Но доводить до исступления, раздувать простой обмен оскорблениями до мордобоя помогало заполнить некую пустоту внутри меня. Буквально на несколько секунд ее место заполняло странное извращенное удовлетворение. Ненадолго − ведь я так же, как и все, боялся и боли, и унижений. Но желание заполнить пустоту было сильнее.

Учились мы в Виррах дома, у частных преподавателей. Но экзамены сдавали каждый месяц и регулярно посещали общие собрания. И каждая моя встреча с ровесниками была крайне запоминающейся.

Помню Ройана Аллана и его свиту. Они задавали тон в нашей школе. Их просто-напросто выводил из себя один только факт моего существования. Мои тонкие слабые руки и ноги, мое девчоночье лицо. И то, что я никак и нипочем не желал занять место безропотной жертвы. Они пытались обзывать меня ругательствами, что подцепляли из кабельных передач, толком не понимая слов. Я высмеивал их за это.

Я не мог ударить в ответ, но мог намертво вцепиться ногтями в лицо, оставив воспаленные багровые полосы. Мог опрокинуть на обидчика чашку с горячим чаем. Мог чиркнуть зажигалкой в опасной близости от белобрысого чуба Ройана.

Убегать мне казалось позором, даже когда численное преимущество противника было более чем наглядно. Я старался скрыться, когда шайка Ройана появлялась на моем пути, но если уж дело доходило до конфликта, то я оставался на месте, стараясь как можно дороже продать свою жизнь. И неизменно проигрывал, но так преуспевал в попытке навредить обидчикам, что в итоге виноватым выставляли меня.

− Ты даже дерешься как девчонка! − шипела расцарапанная «пострадавшая сторона». Однажды рана под глазом у одного из парней распухла и загноилась, дело дошло до родителей. Презрение моего отца было почти осязаемым − протяни руку и уколись. Я снова подумал, что он уничтожит меня.

Многие говорили, что я специально провоцирую мальчишек. Что я псих, которому будто нравится получать по морде. Это было не так. Я боялся, что очередной экзаменационный марафон или следующие сборы закончатся для меня если не смертью, то тяжкими увечьями. Своим лицом я дорожил, пусть и считал его проклятием. Девчонка − ладно, но девчонка с разбитым распухшим носом и фингалом? А что, если чей-нибудь кулак нанесет непоправимые повреждения?

Но тот миг, когда все мои враги уже теряли голову от ярости, багровели от кипящей злости, теряли навыки осмысленной речи от моих слов и действий, миг перед тем, как они набрасывались на меня — вот он был восхитителен. Я пил их ненависть точно нектар. И было еще что-то… То, чему я не сразу нашел объяснение. Это чувство появлялось, когда Ройан или его лучший друг, такой же здоровенный детина, припирали меня к стене в коридоре. Тяжелое дыхание над ухом, ручищи, вминающие в стену. Но я так сильно презирал их, считая безмозглыми и уродливыми, что даже не мог допустить мысли о каком-то физическом влечении. Если б не мое дурацкое тело, так реагирующее на любые прикосновения.