Огненный омут (Дикое сердце) - Вилар Симона

– Несносный Ролло! – так и подскочила Эмма. Она хотела еще что-то добавить, но тут заиграла музыка, зазвучал мотив танца крока-мола, и Эмма, перебросив за спину длинные рыжие косы, поспешила в шеренгу танцующих.

Плясать этот варварский танец с мечами она обучилась, еще когда гостила у Ботто Белого в Байе. Мужчины, подняв в руках обнаженные клинки, выстроившись в цепочку и притопывая, менялись местами, скрещивали мечи с громким лязгом, как в битве, выкрикивая с какой-то своеобразной варварской мелодичностью:

Хор мужских голосов придавал танцу торжественность. Плясавшие менялись местами, поворачивались, кладя свободную руку на плечо соседа, двигались шеренгой. Поднятые мечи в светлом отблеске огней масляных факелов на треногах были очень красивы, и когда мужчины, обойдя зал, вновь занимали место друг против друга и скрещивали мечи, женщины скользили между ними, плавно покачиваясь и нежно вторя воинам, склоняясь под скрещенными, ударяющими в такт клинками.

Ролло улыбнулся. Эмма была заводилой в шеренге женщин. Чего еще ожидать от нее! Ей бы только попеть и поплясать, привлечь к себе внимание. Он видел, как она стремительно плыла, делая плавные движения руками, как замирала в стороне за шеренгой мужчин, когда они сходились, ударяя мечами. Она была такая грациозная, легкая, яркая. Беременность еще никак не отразилась на ее внешности, и лишь Ролло знал, что под ее чеканным поясом со свисающими концами уже проступает живот. Однако, в отличие от большинства женщин, Эмму не тяготило ее положение, она была такой же живой и подвижной, как раньше, чувствовала себя превосходно, ела с завидным аппетитом.

Ролло невольно сравнил жену с одной из сидевших за столом женщин, бледной и изможденной. Ее звали Виберга – бывшая рабыня, которую он освободил, узнав, что она беременна от его недавно умершего брата Атли. Ролло взял ее с собой в Руан, поселил во дворце. Эмма заботилась о ней, ибо беременность у Виберги протекала очень мучительно. Правда, недавно Виберга пожаловалась на Эмму, что та порой отпускает ей пощечины, как будто она все еще рабыня. Но Ролло и не подумал вмешиваться – эти женщины должны разобраться во всем сами. К тому же Виберга успела прославиться своим желчным, дурным нравом.

Ролло увидел, как Эмма, скользнув в танце мимо стола, украдкой показала ему язык. Он засмеялся. Но потом слегка нахмурился, заметив, как жена встала рядом с его ярлом[10] Бернардом, положив руку тому на плечо. Ролло показалось, что стоит она к нему чересчур близко. Птичка вообще явно симпатизировала этому рослому норманну со светлой гривой и темно-каштановой, заплетенной в косицы бородой. Он был ее охранником и однажды спас, когда прежняя жена Ролло Снэфрид пыталась извести Эмму колдовскими чарами. Теперь Бернард – крещеный викинг, стал и одним из приближенных Ролло. Конунг всерьез подумывал ввести его в свой совет. Но то, что Эмма всегда так мила и кокетлива с ним, не нравилось Ролло. Хотя эта рыжая не может не строить глазки любому сколько-нибудь пригожему парню.

Вот она приветливо улыбается уже Галю, а теперь – Торлаугу. Конечно, все они преданные ему люди… И тем не менее Ролло видел, с каким восхищением они пялятся на его рыжеволосую красавицу жену. Его обуяла такая жгучая ревность, что, когда Эмма, все еще разгоряченная, с блестящими глазами возвратилась к столу, он сам поднялся ей навстречу, подхватил на руки, прижал к груди, так что она даже взвизгнула и, не говоря ни слова, понес к лестнице, ведущей в верхние покои.

За их спиной раздался взрыв хохота и послышались приветственные крики.

– Как ты можешь так поступать со мной! – вырываясь, возмущалась Эмма, когда Ролло нес ее по сводчатым переходам дворца. – Я не одна из твоих девок, а законная жена. Пусть и языческая. Что подумают о своей повелительнице люди, когда ты ведешь себя, как…

Она не договорила, ибо его жесткие губы властно и нетерпеливо приникли к ее устам. И Эмма умолкла, замерла, как всегда оглушенная и покоренная силой этого викинга и его страстью, отозвавшейся в ее теле томительным, нарастающим желанием.

Ударом ноги Ролло распахнул створки двери, опустил Эмму на мягкий мех ложа, затем резко выпрямился, отшвырнул со стуком упавший пояс, сбросил плащ, рывком сорвал тунику.

Он тяжело дышал, и, когда Эмма приподнялась, чтобы тоже раздеться, сняла обруч и вуаль, он нашел ее действия невыносимо медленными. Тогда Ролло положил руки ей на плечи, и от его сильного движения ткань платья с резким треском разошлась до пояса.

Звук разрываемой ткани поднял волну страсти в теле Эммы, от прикосновения твердых ладоней к коже ее бросило в дрожь. И все же – она уже знала, что нравится мужу такой, какая есть, – она гневно зашептала, вырываясь:

– Мой бархат!.. Ты порвал мое новое великолепное платье – дикарь, варвар… и…

Голос сорвался на горячий шепот. Она сладко застонала, прикрыв глаза, когда Ролло склонился к ее обнаженной груди.

– Говори… Я внимательно слушаю, – страстно шептал он в перерывах между поцелуями. – Так, варвар и… – Его губы сомкнулись вокруг напрягшегося соска Эммы.

– Мне все равно… – пролепетала она глухим голосом, словно издалека, выгнулась, задыхаясь, и крепко обняла Ролло.

Все ее негодование куда-то улетучилось, и она растворилась в его пылких объятиях, моментально став покорной и ласковой.

Эмма скоро полюбила эти полные страстного бреда ночи. Сейчас уже и не верилось, что когда-то ее пугала близость с мужчиной и она теряла сознание, едва Ролло касался ее. Теперь Эмма сама летела ему навстречу, шальная и горячая, ослепленная любовью и страстью.

Однако их отношения всегда были противоборством, и даже сейчас, уступая, она жаждала подчинения. Лишь чудовищная сила Ролло, его удивительная нежность брали над ней верх, доводили до исступления. Он видел это и наслаждался ее отзывчивостью, восхищался ее готовностью принять все. За свою жизнь он познал немало женщин, влюблялся, желал, получал, но когда эта прекрасная маленькая фурия вдруг становилась столь ласковой и податливой в его руках, он просто терял голову, забывал обо всем, что было до нее, упивался ею, любил ее, видел только ее, удивлялся собственной нежности и терпеливости, страстному желанию дать ей изведать еще больше, изумить, завлечь, восхитить…

И он ласкал ее, целовал, испытывал радость от ее откровенной восторженности, терял голову от трепетных содроганий и криков, которые потрясали это нежное тело, охваченное порывом страсти, клокотавшей и в нем, даря ни с чем не сравнимую по своей силе сладость.

Они так и заснули, прижавшись друг к другу, при мерцающем свете горящих в огромном камине поленьев.

Настали летние дни, ясные, погожие, с ночными грозами и теплой благодатью днем. На полях ровно всходила пшеница, ожидался небывалый урожай яблок, возросли удои молока. Нормандцы разводили особую черно-пегую породу коров, которая считалась высокоудойной и которую уже даже франки называли нормандской.

В Руане и в новых крепостях Нормандии нередко можно было увидеть торговцев, ибо при хорошей погоде и в мирное время торговля всегда процветала. По охраняемым нормандскими воинами дорогам гнали сильных местных лошадей, тонкорунных овец, рогатый скот, везли фуры с солью, бочонки с пивом и элем, пергамент, ценные металлы – а таковыми являлись все. Часто можно было видеть и вереницы возвращавшихся в Нормандию беженцев, впрягшихся в возки с нехитрым скарбом.

Жители Руана с интересом следили за отношениями между своим предводителем и его христианской избранницей. И не потому, что норманны редко брали в дом местных женщин, а потому, что мало кто возвышал их до уровня законных жен. Ибо в глазах северян их соотечественницы были более достойными партиями, так как, по языческим представлениям, вели свое происхождение от древних богов. И хотя на такую женщину нельзя было поднять руку или подчинить ее силой, но и дети от гордых северянок несли в род частичку божественной крови. Ролло же во всеуслышание объявил, что его законным наследником станет ребенок от рыжей христианки.