Карнавал судьбы - Кристиан Гарсен

— Некоторые особы, знаете ли… — сказала она с улыбкой. — Имею в виду, что иногда люди обороняются таким образом. Мне часто стоит большого труда объяснить цель моих визитов.

— Послушайте… — ответил я, нервно потирая брови, — Я бы не сказал, что меня это «напрягает». Я пока не очень понимаю, чего вам вообще от меня надо, но о «напряге» и речи нет. Вы говорите о мертвых, которых должны разыскать — допустим. Жду продолжения.

— Сегодня, — сказал я на следующий день Марьяне, — все еще не понимаю, как я мог реагировать вот так, настолько равнодушно. Что меня в действительности больше всего удивляло и что десятью секундами ранее приковывало мой взгляд к стене за ее спиной, это то, что я чувствовал себя бессильным зрителем спектакля, в котором сам же был одним из главных героев. Ситуация ускользнула из-под моего контроля. Я был готов послушно принять все, что она говорила, и отвечать ей, хотя она была совершенно мне не знакома. Даже зачем-то подложил дров в костер, упомянув, что и сам одно время занимался подобной деятельностью.

— Ах да, спиритизм… — промолвила Шошана Стивенс с понимающим видом.

— В тот момент я подумал, что ей известно про меня абсолютно все, включая то, что я собирался поведать, и это было невероятно — учитывая, что раньше я никому не заикался об этом, кроме тебя, — сказал я Марьяне.

— Ну да, знаете, наверное, — разговоры с духами, вертящиеся столы… Такого рода вещи.

— И что вы об этом думаете?

Я вдруг встал во весь рост — без действительного повода, как бы для того, чтобы размять ноги. Машинально спросил:

— Принести вам еще воды? Или, лучше, кофе?

Она согласилась на то и другое, я принес стакан воды и вышел сварить кофе. Подумал, это даст мне время все обдумать хоть немного. Притормозить все это. Что за абсурдная цепочка событий привела меня к тому, что готов поведать незнакомой особе о том, что я несколько лет участвовал в удивительных опытах, на грани психического расстройства, с кружащейся в воздухе мебелью, позволявших узнать о событиях, которые еще не произошли? В моей жизни тогда установился мертвый штиль, и те эксперименты я прекратил так же внезапно, как их начал. Впоследствии я часто возвращался в мыслях к тому периоду, но так и не составил какого-нибудь ясного мнения обо всем этом. По правде говоря, сам я немного подтрунивал над собой. Однако для разговора с Шошаной Стивенс мне захотелось надеть наиболее подходящую маску — примерить роль просвещенного скептика.

— Нет, я решительно не знаю, — сказал я Марьяне, — почему я уже с первой минуты, с первой фразы на пороге не отправил вежливо Шошану Стивенс куда подальше, зачем пригласил ее войти и присесть, зачем предложил промочить горло и слушал ее бредни, а главное — почему сам-то я стал рассказывать о себе. Действительно не пойму, почему, когда я на кухне наблюдал, как тонкая коричневатая струйка кофе сыпется в кофеварку, мне не пришла на ум мысль «Все это тупо и безумно, я не знаю этой женщины, ее россказни мне по барабану, сейчас выставлю ее за дверь, пусть убирается восвояси, если еще только у нее есть „свояси“, если она сама не привидение, не один из тех призраков, которых она якобы ищет». А вместо этого продолжил беседу, словно мы познакомились совсем не пару минут назад, словно мне срочно понадобилось ей что-то сообщить. Возможно, это всего лишь самооправдание задним числом, — продолжал говорить я Марьяне, — но ее манера держаться, скромная и сдержанная, очень участливая, ее хрупкий и старомодный вид, ее ясный и ласковый взгляд — все в ней было, я бы сказал, приятным и внушающим доверие. Да, я чувствовал себя с ней вполне уверенно. Позже, обдумывал те впечатления, из памяти всплыли слова Фауссоне, персонажа одной из книг Примо Леви[15] «Разводной ключ». В начале книги Фауссоне говорит Леви: «Вы святой человек, раз вам удалось вытянуть из меня истории, которые я прежде не рассказывал никому!». Шошана Стивенс была такой же, была «святой женщиной», с лицом одновременно серьезным и по-детски простодушным, застенчивым и доброжелательным (кстати, более-менее похожее лицо было и у Примо Леви, каким его описывает Филипп Рот[16]), оно-то и расположило меня, без какого бы то ни было принуждения, к весьма редкому для меня доверительному общению.

Пока кофе продолжал цедиться, я вернулся в комнату и, стоя меж двух кресел, вкратце рассказал о некоторых спиритических сеансах, на которых присутствовал. Вернулось то же странное ощущение — странное, но уже почти привычное, — будто наблюдаю за собой со стороны, будто смотрю кино, в котором один из персонажей, похожий на меня, стоящий меж двух кресел, обращается к другому, сидящему на диване. Или, скорее, будто смотрю фильм о моем же прошлом, и эта сцена, где я стоя говорю, а она сидя, немного рассеянно, слушает, уже где-то происходила. Что до Шошаны Стивенс, она выглядела не то что бы равнодушной к моим словам, но спешащей прервать их, с обычной для нее деликатностью, и я внезапно догадался, что в моей исповеди нет ничего, о чем она бы не знала.

— И что же вы об этом всем думаете? — повторила она свой вопрос.

Я пошел проверить, как там кофе.

— Мне показалось, — сказал я вернувшись, что дело было скорее в желании участников увидеть или услышать нечто, чем действительном нисхождении духа или какой-нибудь другой потусторонней силы. Вы меня понимаете?

— Да, конечно, — сказала Шошана Стивенс.

Я подал кофе.

— Что касается перемещения предметов, мне представляется, это разновидность довольно, в конечном счете, заурядного эффекта, известного как телекинез.

— Вы правы, — сказала Шошана Стивенс. — Эти явления существуют прямо перед глазами почти у каждого, но никто их не замечает — или не хочет замечать.

— Мне показалось также, — продолжил я, присаживаясь, — что предсказания, полученные там (некоторые из них, впрочем, потом оказались неверными), равно как сведения, касающиеся того или другого отсутствовавшего человека, были проявлением бессознательной телепатии, а может быть — расширенного осознания текущего момента, частью которого стало ближайшее будущее. Не знаю, понятно ли говорю…

— Да что вы, — сказала Шошана Стивенс, — все совершенно правильно.

— Ну прямо школьная учительница, — прокомментировала Марьяна. Мой рассказ ее не очень-то удивил, но она продолжала внимательно слушать, прихлебывая чай из чашки.

— Вот, — поддакнул я, — так и есть: она походила на школьную учительницу из нашего детства — одновременно добрую и строгую, любезную и, немножко, серую. Моя первая учительница в школе была как раз такой.

— Если хорошенько все взвесить, — добавил я, —