Мне приснилась война - Роберта Каган

когда он сказал: «Ты меня поняла? Будешь делать, как я говорю?» – Наоми только кивнула. Муж был удовлетворен. Он решил, это значит, она станет подчиняться. Но это было не так. Это означало лишь, что она больше не будет обсуждать с ним ситуацию – никогда – и внушит Перл поступать так же. Но Перл была лишь ребенком, и Наоми тревожилась за нее, потому что Перл доверяла отцу. Хершель был самым большим и сильным в доме, казалось естественным обратиться за защитой к нему, когда Перл снились кошмары. Однако, к удивлению Наоми, дочь оказалась мудрой не по годам. Она поняла, что отец недостаточно тонок, чтобы помогать ей справляться с ее странным даром. Поэтому, когда ей снился сон, похожий на предвидение, она шла за утешением к матери или сестре. Вместе они пытались разгадать значение сна.

Мириам с мужем Арамом должны были сегодня прийти к Наоми с семьей на ужин. Они приходили раз в неделю повидаться с детьми, потому что, как ни старались, Мириам с Арамом никак не могли завести своих, а самым большим желанием Мириам было иметь ребенка. Но поскольку у них не получалось, они стали почти вторыми родителями для девочек Наоми. Она была рада, что Хершель не возражает против их частых визитов. В противном случае он сразу бы положил им конец. Но пока что ее сестра и зять баловали девочек, всякий раз принося им небольшие подарки. И хотя они обожали Перл и Блюму, любимицей Мириам была Шошана. Наоми знала почему. Когда Шошана была маленькой, Мириам проводила с ней много времени, помогая Наоми, и между ними возникла особенная связь.

Наоми сидела на корточках. Платок у нее на голове сполз на лоб. Она поправила его и отерла со лба пот. Потом на минутку оторвалась от уборки. Маленький домик, в котором они жили, казался огромным, когда надо было отскрести полы и отмыть стены. Но ей нравилось, когда ее жилище сияло чистотой в те вечера, когда на ужин приходили сестра с зятем.

Наоми втянула носом воздух и медленно выдохнула. Ее сердце полнилось благодарностью, хотя она столкнулась с тяжкими испытаниями, грозившими разрушить ее брак и жизни ее детей. Она благодарила Бога, что у нее три здоровые дочки и муж, прекрасно обеспечивающий семью. Все это очень важно. По крайней мере, так говорила ее мама. Наоми, как послушная дочь, в конце концов пожертвовала своим счастьем ради родных.

Она глянула в окно, и перед ее мысленным взором предстал юноша, когда-то давным-давно вскруживший ей голову и заставивший почувствовать себя по-настоящему живой. Прошли годы с тех пор, как она влюбилась в Эли, красивого мальчика из иешивы[5]. Сначала она лишь смотрела на него издали. Было в Эли что-то, отличавшее его от остальных. Что-то, тронувшее ее, чего не было у других мальчишек. Они никогда не разговаривали между собой. Завидев друг друга на рыночной площади или у входа в синагогу, прежде чем разойтись каждому на свою половину – Эли на мужскую, Наоми на женскую, – застенчиво отводили глаза. Но мать Наоми знала свою дочь и видела, что она влюблена в Эли. А еще знала, что Эли – богослов и ему нужна жена, чья семья располагает деньгами, чтобы он мог продолжать свои занятия.

Семья Наоми была бедной. Отец искал для нее успешного дельца, кого-то, кто и их поддержит финансово. Наоми была достаточно хороша собой, чтобы привлечь такого человека, и потому родители рассчитывали на богатого зятя. Мать, заметив, как Наоми переглядывается с Эли, отвела дочь в сторонку и с ходу заявила:

– У отца на тебя другие планы. Он договаривается с отцом Айзенбергом. Думаю, он хочет выдать тебя за Хершеля Айзенберга.

Сердце Наоми упало. Хершель Айзенберг ей никогда не нравился. Он был слишком заносчивым и самоуверенным. Но он совершенно точно умел зарабатывать деньги, а именно этого хотел ее отец. Хотя они с Мириам были однояйцевыми близнецами, Наоми уродилась красивее: она была задорнее, стройнее, ее волосы блестели ярче, и юноши оборачивались ей вслед, когда она проходила по улице. Поэтому отец Наоми рассчитывал для нее на богатого жениха. Хотя, по еврейскому закону, будущая невеста имела право сама принять окончательное решение, за кого идти замуж.

Наоми знала, что не стает спорить с отцом. Ее растили послушной дочерью, и она всегда делала, как ей говорили. Мириам и Наоми воспитывались в покорности отцу и следовали его наставлениям. Он был человеком холодным, всегда держал семью на дистанции, и потому дочери боялись говорить с ним. Они не осмеливались ему сказать, что чувствуют или чего хотят. Большинство его разговоров с наследницами состояло в том, что он отдавал распоряжения, а обе девочки покорно кивали:

– Да, папа.

Наоми и Мириам любили отца – пусть и не так, как мать, гораздо более душевную и ласковую, но все-таки любили. В конце концов, дети должны любить родителей вне зависимости от того, что те делают или говорят. Так внушали Наоми и Мириам. В каком-то смысле они привыкли считать, что отец тоже их любит. Просто он не из тех, кто показывает свои чувства. В семье все знали, что его больше заботит мнение окружающих, чем дочерей.

Позднее Наоми поняла, что такая же черта – большее внимание к тому, что думают другие, чем забота о счастье детей, – присуща и ее мужу. Но тогда она не знала о Хершеле Айзенберге ничего, кроме того, что отец собирается выдать ее за него. Наоми понимала, что после свадьбы обратной дороги не будет. Поэтому, хоть ей и было страшно, она решилась обратиться к отцу и сказать ему, что чувствует к Эли. Она обсудила это с сестрой, и они решили, что единственный шанс Наоми – упросить отца позволить ей выйти за Эли вместо Хершеля.

– По крайней мере, я должна попробовать. Я не могу выйти за Хершеля, хотя бы не постаравшись убедить папу, – сказала Наоми.

– Я понимаю твои чувства, но ты знаешь папу. Если он что решил, переубедить его невозможно.

– Надеюсь, ты ошибаешься.

– Я тоже надеюсь, – ответила Мириам. – Если уж собираешься это сделать, подожди, пока он поест. Не пытайся заговорить с ним сразу, как только он вернется с работы. На сытый желудок говорить с ним легче.

– С ним никогда не бывает легко, – заметила Наоми.

– Я не сказала легко. Я сказала легче, – поправила ее Мириам, и они обе рассмеялись.

В тот вечер ужин накрывала Наоми. Отец вошел, повесил пальто, потом отправился мыть лицо