Мне приснилась война - Роберта Каган

– Не найдется, – холодно ответила Мириам. – Все места заняты. Мы так отмечаем каждую Хануку. Это семейное торжество. Уж прости.

– Да-да, конечно. Я пойду. Не буду вам мешать. Только, Наоми, ты же не забудешь сказать Хершелю, что это я принесла для него ругелах?

– Да, конечно. Я скажу.

– Ладно. Тогда мне, наверно, пора.

– Ладно. До свидания, – сказала Наоми, снова открывая дверь. Фрида попыталась через плечо Наоми посмотреть, не выходит ли Хершель из их спальни, но Мириам перегородила ей обзор.

Наконец-то Фрида ушла.

Мириам с мужем принесли подарки каждому из детей.

– Идите сюда, все вы. Скорее! – позвала Мириам, и девочки столпились вокруг тетки. Она стала раздавать подарки. – Откроете завтра, когда зажжете свечи, – предупредила Мириам.

– Жаль, что ты не придешь на первую ночь Хануки. Я бы хотела, чтобы вы с дядей Арамом были здесь, когда мы откроем подарки, – сказала Шошана.

– Я тоже хочу, но завтра мы идем на ужин к родителям Арама. Они нас ждут.

– Мы будем по вам скучать.

– И я тоже.

– А на следующей неделе ты придешь, тетя Мириам? – спросила Блюма.

– Ну конечно! Ты же знаешь.

Мириам с Арамом засиделись допоздна. Расположившись на полу, они играли с девочками в дрейдл[7], а те смеялись и пели праздничные песни. На самом деле Ханука начиналась на следующий день, но муж Мириам решил встретить праздник со своей семьей, а его желания ставились выше желаний жены.

После их ухода девочки легли спать, Хершель последовал за ними. Наоми прибрала в гостиной и тоже легла. Она так устала, что сразу отключилась, и никакие сны ее не беспокоили.

Глава 4

На следующее утро Хершель встал рано, в молчании съел завтрак, приготовленный для него Наоми, и ушел на работу, коротко попрощавшись с ней. После ухода мужа Наоми весь день занималась готовкой. Начистила и натерла картофель для своих фирменных латкес – картофельных оладий – на ужин; замесила тесто и сплела халу[8]. Зарезала и ощипала курицу, положила ее в кастрюлю с нарезанной морковью, пастернаком, луком и сельдереем, для супа. Закончив, вымылась и переоделась в нарядное платье.

В тот вечер, закончив есть, семья Айзенберг осталась за столом. Они собирались зажечь две меноры. Одна, для свечей, несколько поколений принадлежала семье Хершеля, а вторая, серебряная, для масла, была одним из немногих сокровищ матери Наоми. Наоми посмотрела на материну менору и поежилась, вспомнив свой сон. Но никому не сказала об этом ни слова. Вместо этого она заставила себя улыбнуться и наполнила одну из маленьких стеклянных чашечек маслом, потому что был первый день Хануки, а еще зажгла шамаш, чтобы от него зажигать другие свечи.

Три девочки сели вокруг отца, и он, закрыв глаза, приготовился читать специальную молитву на Хануку. Хотя молитвы читали в каждую из восьми ночей Хануки, первая ночь была особенной. В эту ночь произносилась самая длинная из молитв. В первую ночь пели Шеэхияну.

Наоми смотрела на своих дочек и думала, какие они красивые. Девочки замерли в ожидании, когда отец начнет: их лица освещало мягкое пламя, а головы были повернуты к отцу. Трепет в их глазах наполнил Наоми такой любовью, что ей показалось, ее сердце вот-вот разорвется. В комнате было тихо. Потом Хершель своим глубоким баритоном начал напевать древнюю еврейскую молитву.

Благословен Ты, Господь Бог наш, Царь Вселенной,

Который освятил нас Своими заповедями и заповедал нам

зажигать Ханукальный светильник. (Амен.)

Благословен Ты, Господь Бог наш, Царь Вселенной,

Который сделал чудеса отцам нашим в те дни в это время. (Амен.)

Благословен Ты, Господь Бог наш, Царь Вселенной,

Который дал нам жить, и поддерживал нас, и дал нам достичь этого времени. (Амен.)

– Амен, – повторила семья.

Хершель Айзенберг улыбнулся дочерям. Потом он спросил:

– Ну? Кто из вас расскажет мне историю Хануки? Кто знает?

– Я! – сразу выпалила Блюма.

– Хорошо, Блюма, расскажи ты. Итак, почему мы зажигаем масло?

– Потому что давным-давно, в библейские времена, еврейский народ притесняли правители Сирии. Тогда маккавеи[9] начали войну. Они побили сирийцев, которые поклонялись идолам. Потом очистили храм от всех идолов, которых сирийцы там поставили.

– А ты знаешь, что такое идол? – мягко спросил Хершель.

– Это статуя, – сказала Перл.

– Правильно. Получается, сирийцы поклонялись статуям, а по первой заповеди еврейский народ не должен иметь другого бога, кроме Хашема. Я верно рассказываю?

– Да, папа, – подтвердила Блюма.

– Ты хорошо выучила заповеди. Ты молодец. Теперь досказывай историю.

Наоми смотрела на своего мужа и детей. «По-своему он хороший отец, хотя на самом деле ни во что это не верит по-настоящему. И он добр с ними, пока они ему подчиняются. Он прилагает усилие, чтобы быть с ними терпеливым. И делает все, что может, чтобы научить девочек тому, что они должны знать, когда сами выйдут замуж и заведут свои семьи».

Блюма, гордо выпрямив спину, продолжила рассказывать историю маккавеев.

– Маккавеи увидели, что их менору украли. Они очень расстроились. Но они сделали новую. Закончив, они хотели ее зажечь, но у них не было масла. Тогда Иуда, он был у маккавеев главным, стал везде искать масло, которое нужно было для огня, ведь иначе они бы остались в темноте, да, папа?

– Да, Блюма, все правильно. Вижу, ты внимательно слушала в воскресной школе. Какая ты у меня умница! Прямо как я. Для своего возраста ты просто гений, – он улыбнулся и подмигнул дочери. – Ты приносишь своему папе столько наха, столько радости! Я очень горжусь, когда учителя говорят, какие умные у меня дочки. А теперь продолжай. Закончи историю.

Хершель улыбнулся Блюме и откинулся на спинку стула, чтобы дослушать.

Блюма продолжала:

– Хотя Иуда Маккавей очень хорошо искал, он смог найти только маленький кувшинчик оливкового масла. Его хватило бы, чтобы менора горела всего один день. Он зажег его, потому что так было нужно. И люди сильно волновались. Но потом знаешь, что произошло?

– Думаю, ты сейчас расскажешь, – сказал Хершель и улыбнулся Наоми. Та ответила ему такой же улыбкой.

– Расскажу! Хашем сотворил чудо. Он сделал так, что маленький кувшинчик масла горел восемь долгих ночей. А к тому времени маккавеи раздобыли еще масло, – заключила Блюма с гордым видом.

Перл обняла свою сестру-близнеца.

– Совершено верно. Какая ты молодчина! – Хершель широко улыбался дочери. Блюма была его любимицей, потому что из всех его детей производила на людей самое выгодное впечатление. Она не стеснялась, как Перл, и не витала в облаках, как Шошана. Она отвечала,