От неолита до Главлита - Арлен Блюм

Письма Пушкина друзьям из ссылки наполнены вопросами: «Верно не лезет сквозь цензуру?», «Не запретила ли цензура?» и т. п. Поручив в 1823 году Вяземскому издать «Кавказского пленника» по возможности без цензурных искажений, он пишет 14 октября из Одессы в Москву:

Не много радостных ей днейСудьба на долю ниспослала.

«Зарезала меня цензура! я не властен сказать, я не должен сказать, я не смею сказать ей дней в конце стиха. Ночей, ночей — ради Христа, ночей Судьба на долю ей послала. То ли дело. Ночей, ибо днём она с ним не видалась — смотри поэму. И чем же ночь неблагопристойнее дня? которые из 24 часов именно противны духу нашей цензуры?..»

Он же написал в те годы два известных «Послания к цензору», которые полностью смогли увидеть свет только в 1870 году:

А ты, глупец и трус! что делаешь ты с нами?Где должно б умствовать, ты хлопаешь глазами,Не понимая нас, мараешь и дерёшь;Ты чёрным белое по прихоти зовёшь…

Замечу, впрочем, что отношение Пушкина к «чуткой цензуре», «в журнальных замыслах» стеснявшей «балагура», было достаточно сложным: он полагал, что «просвещённая» цензура всё же нужна — но в строго очерченных пределах.

Адресат пушкинского письма, Петр Андреевич Вяземский (1792–1878), поэт, литературный критик, был одним из ближайших друзей Пушкина. Много позднее в течение трёх лет (1855–1858) он занимал пост товарища министра народного просвещения и одновременно члена Главного управления цензуры.

Разговоры сочинителя с цензором

В начале века в русской литературе появляется новый сюжет — сатирические «разговоры писателя с цензором», написанные в жанре небольших драматических сценок. Первый опыт такого рода создан в 1805 году Иваном Петровичем Пниным (1773–1805) — поэтом, публицистом, одним из идеологов русского Просвещения, президентом Вольного общества любителей словесности, наук и художеств.

Письмо к издателю

Милостивый государь мой!

На сих днях нечаянно попалась мне в руки старинная ман-журская рукопись. Между многими мелкими в ней сочинениями нашёл я одно весьма любопытное по своей надписи: «Сочинитель и Цензор»… Немедленно перевёл оное и сообщаю вам, милостивый государь мой, сей перевод с просьбою поместить его в вашем журнале.

Сочинитель

Я имею, государь мой, сочинение, которое желаю напечатать.

Цензор

Его должно впредь рассмотреть; а под каким оно названием?

Сочинитель

Истина, государь мой.

Цензор

Истина? О! её должно рассмотреть, и строго рассмотреть.

Сочинитель

Вы, мне кажется, излишний берёте на себя труд. Рассматривать истину? Что это значит? Я вам скажу, государь мой, что она не моя и она существует уже несколько тысяч лет. Божественный Кун <Конфуций> начертал оную в премудрых своих законах. Так говорит он: «Смертные! Любите друг друга, не обижайте друг друга, не отнимайте ничего друг у друга, храните справедливость друг к другу, ибо она есть основание общежития, душа порядка и, следовательно, необходима для вашего благополучия». Вот содержание моего сочинения.

Цензор

«Не отнимайте ничего друг у друга, будьте справедливы друг к другу»!.. Государь мой, сочинение ваше непременно рассмотреть должно. (С живостию). Покажите мне его скорее.

Сочинитель

Вот оно.

Цензор (развёртывая тетрадь и пробегая глазами листы)

Да… ну… это ещё можно… и это позволить можно… но этого… этого… никак пропустить нельзя! (указывая на места в книге).

Сочинитель

Для чего же, смею спросить.

Цензор

Для того, что я не позволяю, — следовательно, это не позволительно.

Сочинитель

Да разве вы больше, г. цензор, имеете права не позволить печатать мою Истину, нежели я предлагать оную?

Цензор

Конечно, потому что я отвечаю за неё.

Сочинитель

Как? вы должны отвечать за мою книгу? А разве сам я не могу отвечать за мою Истину? Вы присваиваете себе, государь мой, совсем не принадлежащее вам право. Вы не можете отвечать ни за образ мыслей моих, ни за дела мои; я уже не дитя и не имею нужды в дядьке.

Цензор

Но вы можете заблуждаться.

Сочинитель

А вы, г. цензор, не можете заблуждаться?

Цензор

Нет, ибо я знаю, что должно и чего не должно позволить.

Сочинитель

А нам разве знать это запрещается? разве это какая-нибудь тайна? Я очень хорошо знаю, что я делаю.

Цензор

Если вы согласитесь (показывая на книгу) выбросить сии места, то вы можете книгу вашу издать в свет.

Сочинитель

Вы, отнимая душу у моей Истины, лишая всех её красот, хотите, чтобы я согласился в угождение вам обезобразить её, сделать её нелепою? Нет, г. цензор, ваше требование бесчеловечно; виноват ли я, что истина вам не нравится и вы её не понимаете?

Цензор

Не всякая истина должна быть напечатана.

Сочинитель

Почему же? Познание истины ведёт к благополучию. Лишать человека сего познания — значит препятствовать ему в его благополучии, значит лишать его способов сделаться счастливым. Если можно не позволить одну истину, то должно уже не позволить никакой, ибо истины между собою составляют непрерывную цепь. Исключить из них одну — значит отнять из цепи звено и её разрушить. Притом же истинно великий муж не опасается слушать истину, не требует, чтоб ему слепо верили, но желает, чтоб его понимали.

Цензор

Я вам говорю, государь мой, что книга ваша без моего засвидетельствования есть и будет ничто, потому что без оного не может она быть напечатана.

Сочинитель

Г. цензор! Позвольте сказать вам, что Истина моя стоила мне величайших трудов; я не щадил для неё моего здоровья, просиживал для неё дни и ночи: словом, книга моя есть моя собственность. А стеснять собственность, как говорит премудрый Кун, никогда не должно, ибо чрез сие нарушается справедливость и порядок. Впрочем, вернее засвидетельствование ваше можно назвать не значащим, ибо опыт показывает, что оно нисколько не обеспечивает ни книги, ни сочинителя. Притом, г. цензор, вы изъясняетесь слишком непозволительно.

Цензор (гордо)

Я говорю с вами как цензор с сочинителем.

Сочинитель (с благородным чувством)

А я говорю с вами как гражданин с гражданином.

Цензор

Какая дерзость!

Сочинитель

О, Кун, благодетельный Кун! Если бы ты услышал разговор сей, если бы ты видел, как исполняют твои законы, если бы ты видел, как наблюдают справедливость, если бы видел, как споспешествуют тебе в твоих божественных намерениях, тогда бы… тогда бы справедливый гнев твой… Но прощайте, г. цензор, я так с вами заговорился, что потерял уже охоту печатать свою книгу.

Знайте, однако ж, что Истина моя пребудет неизменно в сердце моём, исполненном любви к человечеству и которое не имеет нужды ни в каких свидетельствах, кроме собственной моей совести.

1805

Пнин не дождался публикации этой сценки: он умер 29 сентября 1805 года, а 12-й номер «Журнала Российской словесности» за 1805 год, где она была опубликована, вышел, по-видимому, в декабре. Издатель журнала Н. П. Брусилов снабдил посмертную публикацию примечанием, напоминающим краткий некролог: «Вот одно из последних сочинений любезного человека, которого смерть похитила рано и не дала ему оправдать на деле ту любовь к Отечеству, которая пылала в его сердце. Счастлив тот, кто и за гробом может быть любим!»

Сценка приведена (с некоторыми пропусками и искажениями) также в книге А. М. Скабичевского и в книге В. Я. Богучарского «Из прошлого русского общества». Последний так комментирует эту сценку: «Знаменательно, что диалог Пнина появился в печати с разрешения той же цензуры и мог несколько смягчить гнев божественного Куна. Какие вулканы должны были иначе клокотать в груди Куна, если бы он узнал, что через много-много лет после появления в печати статьи Пнина сидел над рукописями авторов сделанный в 1841 г., невзирая на поразительное невежество, почётным членом отделения русского языка и словесности при Академии наук знаменитый цензор Красовский и делал на рукописях свои замечания»[11].

Основной труд Пнина — «Опыт о просвещении относительно к России» (1804), изданный с таким эпиграфом: «Блаженны те государи и те страны, где гражданин, имея свободу мыслить, может безбоязненно сообщать истины, заключающие в себе благо общественное!». Антикрепостническая направленность этого труда привела к изъятию из книжных лавок нераспроданной части тиража и запрещению в 1805 году попытки Пнина переиздать его. Автор не случайно выдаёт эту сценку за перевод «с манжурского» (так!). Мы встречаемся с довольно распространённым аллюзионным приёмом, применявшимся русскими литераторами с целью обвода цензуры. Помимо того, автор иронизирует по поводу заключения Петербургского цензурного комитета, запретившего переиздание его труда под таким, в частности, предлогом: процитировав слова автора — «Насильство и невежество, составляя характер правления Турции, не имея ничего для себя священного, губят взаимно граждан, не разбирая жертв», — цензор Г. М. Яценков заметил: «Хочу верить, что эту мрачную картину автор списал с Турции, а не с России, как то иному легко показаться может». Его выводы сводились к тому, что «сочинение г-на Пнина (…) всемерно удалять должно от напечатания», поскольку автор «своими рассуждениями о всяческом рабстве и наших крестьянах, (…) дерзкими выпадами против помещиков (…) разгорячению умов и воспалению страстей тёмного класса людей способствовать может»[12]. Пнин попробовал было отстоять свой труд, послав в Главное правление училищ протест, но безуспешно. Между прочим, в нём есть такие слова: «…Сочинитель обязан истины, им предусматриваемые, представлять так, как он часто находит их. Он должен в сём случае последовать искусному живописцу, коего картина тем совершеннее, чем краски, им употребляемые, соответственнее предметам, им изображаемым».