Птичник № 8 - Деб Олин Анферт

Джейни примчалась в ближайший магазинчик, чтобы позвонить матери из последнего телефона-автомата на планете. (Конечно, он находился здесь, в этом тупом городишке.) Ей разменяли несколько скомканных банкнот. (Как она вообще дошла до такой жизни? У нее что, теперь даже телефона нет? И все ее сбережения закончились?) Мать к телефону не подошла, и Джейни оставила голосовое сообщение: “Привет, это я”. Она выровняла голос, постаралась унять дрожь, чтобы следующая фраза не прозвучала уж слишком отчаянно, какая-то последняя искорка гордости в ней еще теплилась. “Когда сможешь это послушать, перезвони”. И назвала номер телефона-автомата.

Повесив трубку, она уселась на бетонный парковочный столбик в нескольких футах от телефона и стала ждать, сидя на солнцепеке. Она увидела все, что хотела. Она настояла на своем, даже больше, чем требовалось. Хватит. Она хочет домой. Мама купит ей билет на самолет, который отправляется через несколько часов, и Джейни даже за сумкой не станет возвращаться в квартиру. Полетит домой прямо так, в чем есть. До аэропорта, если понадобится, дойдет пешком, – самолет взлетит, поднимет ее над землей, и она больше никогда в жизни не увидит этого придурка отца. Она ждала. Телефон зазвонил. И двадцати минут не прошло. Она коршуном бросилась на трубку.

– Джейни? – произнес женский голос, не мамин.

– Джуди? – отозвалась Джейни. Джуди была соседкой, маминой подругой. – Джуди, где мама?

– Джейни, слава богу. Мы все утро пытаемся дозвониться до вас с отцом. Уже в полицию хотели обращаться.

– У нас телефоны сломались.

– Оба?

– Я…

– Джейни, послушай. Произошла авария. Где ты?

– Авария? – переспросила Джейни.

Мама погибла. Во второй машине никто не пострадал.

Так что домой Джейни в тот день и в самом деле полетела, только не так, как рассчитывала. Отец довез ее до аэропорта на машине, бормоча слова соболезнований, которых она не слышала из-за рева мотора, только видела краем глаза, как шевелятся ненавистные губы. Отец провел ее через пункт досмотра, сунул несколько двадцаток на такси, когда приземлится, деньги она бросила в мусорное ведро в женском туалете, потому что не хотела от этого человека ничего. Отсидела поминки, похороны. Люди ставили перед ней тарелки с едой и потом убирали. Попадали в поле ее зрения, касались плеча, пристально вглядывались в глаза, двигали губами. Она и две недели спустя по-прежнему была все в той же глубокой заморозке, даже не начинала оттаивать, когда служба опеки развернула ее и отправила прямиком обратно – к отцу. Ведь он, в конце концов, был ей отцом и сказал, что возьмет ее. В момент аварии она жила у него (именно этот факт оказался роковым: она жила у него), и она согласилась, пришлось согласиться, потому что больше никаких родных у нее не было. В завещании матери в качестве опекуна была указана бабушка Джейни, но она жила в доме престарелых, и Джейни проведывала ее там два раза в год. Кроме нее было еще несколько дальних родственников в Мексике, которых Джейни никогда не видела, и почему же мама никогда не ездила туда, чтобы познакомиться с ними поближе? В общем, она полетела обратно, едва живая, едва способная произнести хоть слово. Что делать с учебой, ни она, ни отец не знали, так что она просто никуда не пошла. В деревенскую школу со здешними румяными детишками она бы записалась, только если бы ее туда затащили силой. И вот пришла социальный работник и затащила ее туда силой. Отец записал Джейни в местный одиннадцатый класс.

Первые пару лет Джейни была так раздавлена горем, чувством вины и ощущением безвыходности своего положения, что из состояния онемелости выходила не иначе как взорвавшись. Ее задача была как можно больше отсутствовать дома – точь-в-точь как делал отец. Но что еще ей оставалось?

Вообще-то было что-то несправедливое в том, что за одну нелепую детскую ошибку, которую она совершила в пятнадцать лет и которую мог совершить любой на ее месте, ей придется расплачиваться всю оставшуюся жизнь. Ведь понятно, что, останься она в Нью-Йорке, никто бы не смог отправить ее жить с отцом, которого она никогда в жизни не видела, который никогда не пытался с ней связаться, никогда не платил матери алиментов. В таком случае ее бы, конечно, повесили на одну из маминых подруг. Многие совершают глупости в пятнадцать лет, и ничего. Остаются на второй год или отправляются работать на зимних каникулах, чтобы расплатиться за то, что сломали, украли или разбили, или же месяц сидят под домашним арестом по выходным, а некоторых отправляют в рехаб. Но ее ошибка оказалась поистине катастрофической.

Именно осознание этой ошибки заставило Джейни придумать игру – ну, некое подобие игры. Она стала часто думать про прежнюю Джейни, ту, изначальную, и про то, как она продолжает жить вместе с мамой, – это была та версия жизни, в которой она не убежала, а значит, мама в тот день не оказалась в машине (теоретически такое было возможно) и значит, осталась жива, и у них все было по-прежнему, и в их отношениях, и вообще. Что-то там поделывает сейчас та, старая, настоящая Джейни?

* * *

Она размышляла об этом в новой школе, где учителя заунывно объясняли материал по заунывным учебникам, но прежняя Джейни эти уравнения прошла еще два года назад и к тому же новой Джейни школа была пофигу. У новой Джейни был длиннющий список того, что было ей отныне пофигу: дискуссионный клуб, шахматный клуб, вообще любые клубы и все подряд ученики, а также спорт каких угодно видов, поступление в колледж и будущее в целом. Учителя отстали от нее после первого же месяца, одноклассники – после второго. Постепенно ее печальная судьба стала известна всем, и школа расступилась перед ней. Меченная смертью, клейменная городом, латиноамериканка лишь на четверть, но в то же время толком и не белая. Возможно, приложи она усилие, ей бы нашлось здесь место, но она ничего для этого не делала. По коридорам она ходила будто в воздушном пузыре и сразу же ныряла на задние ряды. С девственностью покончила рано и без долгих церемоний (в шестнадцать лет и четыре месяца с сотрудником продуктового магазина). Тем временем старая, подлинная Джейни продолжала учиться в своей подлинной школе в окружении добрых друзей – тех добрых друзей, которые первое время писали новой Джейни каждый день, но потом стали писать все реже, по мере того как и сама Джейни писала им