Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы к истории моего времени - Семен Маркович Дубнов

Начиная примерно с 1929 г. ученый все пристальнее вглядывался в ход политических событий. Анализ внутриполитической обстановки в стране привел его к неутешительным выводам о неизбежном приходе к власти самых крайних правых, националистических сил. С 1931 г. он, интенсивно работая над воспоминаниями, по собственному определению, «превратил писание мемуаров в убежище от кругом бушевавшей бури».

Была и еще одна проблема, постоянно тяготившая ученого, — мучительные переживания оторванности от российского еврейства. С. М. Дубнов с горечью отмечал: «Чего же недостает? Одного: нет России, нет того российского еврейства, для которого я почти полвека трудился... Пишу для мирового еврейства, кроме замкнутого в советском царстве, печатаюсь на разных языках, но не на том, на котором больше всего писал…» В России остались дочь и сын, другая дочь с детьми жила в Польше.

Приход к власти Гитлера заставил С. М. Дубнова покинуть Германию. Он имел приглашение в Эрец-Исраэль и в США, но принял роковое решение и в августе 1933 г. переехал в Латвию, так как хотел быть ближе к детям и внукам, а главное — к своему читателю, русскоязычному еврейству. В Риге Дубнов завершил и выпустил все три тома мемуаров.

Захват Латвии советскими войсками создал для него реальную опасность. Неприятие ученым теории и практики большевизма было хорошо известно. Б 20-е гг, он опубликовал в европейской и американской печати несколько статей с резкой критикой советской национальной политики. В свою очередь, в конце 20-х гг. в СССР были изъяты его труды, а он сам подвергнут остракизму. Однако престарелого ученого не арестовали. Думается, что причиной тому было отнюдь не уважение к его преклонным годам. С. М. Дубнов пользовался в мире большим авторитетом, имел широкие связи с еврейской общественностью в Европе и США. В то же время в СССР находилась вся его семья. И можно только догадываться, как собирались использовать его имя в этих обстоятельствах соответствующие советские органы. В Риге застала С. М. Дубнова немецкая оккупация. Существует ряд легенд о последних днях его жизни. Скорее всего, он погиб в декабре 1941 г. в одной из первых акций по уничтожению еврейского гетто.

Всю жизнь С. М. Дубнов изучал историю еврейского народа в России и ушел, став ее последней страницей.

В одном из произведений С. М, Дубнов писал: «Для современного еврея, утратившего религиозную веру в загробную жизнь или философскую идею бессмертия, их заменой может служить вера в коллективное бессмертие еврейства. Народ, давший миру великих духовных творцов и проделавший трехтысячелетнюю историю, не может исчезнуть бесследно, растворившись в народах позднейшей культуры».

Существует максималистское мнение о том, что комментатор не должен уступать по интеллекту автору, чье произведение он комментирует. В данном случае это просто невозможно, так как необходимо обладать примерно теми же знаниями истории, теми же способностями к философским обобщениям, что и С. М. Дубнов. В конце концов, надо быть просто человеком того особого времени, каким был конец XIX — начала XX в., чтобы понять суть многих проблем, значимость тех или иных оценок, высказанных автором, или, в ряде случаев, наоборот, их недосказанность. Комментирование «Книги жизни» осложняется тем, что их автор жил одновременно в нескольких мирах: традиционном еврейском, русско-еврейском, русском. Он совмещал в себе скрупулезность ученого и пылкость публициста, был теоретиком и организатором. В своем комментировании я старался раскрыть наиболее значимые из упоминаемых Дубновым событий и понятий, дать краткие сведения о людях, чьи судьбы пересекались с его судьбой.

Мемуаристика российского еврейства не слишком богата крупными произведениями. Можно назвать лишь вышедшие в разные годы и в разных странах воспоминания В. Жаботинского, Г. Слиозберга, Я. Мазе, Я. Тейтеля, А. Штейнберга. Но все они, на мой взгляд, по своей аспектности и масштабности уступают «Книге жизни». Однажды в предисловии к чужим мемуарам Дубнов высказал следующее соображение: «Я всегда думал, что право на писание своих воспоминаний имеют не только писатели, политические и другие общественные деятели, но и каждый интеллигентный человек, который прошел свой жизненный путь не в обычных условиях смены поколений отцов и детей, а в эпохи культурных переломов и усиленной борьбы между старым и молодым поколением»[7]. Эту мысль он в полной мере подтвердил своей книгой. Ее источниковое значение состоит в том, что, созданная на основе многолетних дневников, она воспроизводит целую эпоху в истории российского еврейства. Дубнов восстанавливает перипетии духовной и общественной борьбы в еврействе конца XIX — начала XX в. Практически нет подобного источника, в котором было бы сконцентрировано столько событий, дано столько портретов современников. На разных этапах жизни С. М. Дубнов был связан дружескими, общественными или профессиональными узами с такими фигурами российского еврейства, как А. Волынский, Х.-Н. Бялик, Л. Леванда, Мойхер-Сфорим, Шолом-Алейхем, Ахад-Гаам, Бен-Ами, Ан-ский, Г. Богров, М. Брамсон, Ю. Бруцкус, Л. Моцкин, О. Грузенберг, А. Ландау, А. Гаркави, Л. Гордон, Гр. Гуревич, X. Житловский, Л. Каценельсон, М. Винавер, М. Мандельштам, Н. Минский, М. Моргулис, М. Усышкина, С. Фруг, С. Венгеров, Ю. Гессен, С. Гинзбург, М. Вишницер, А. Идельсон, Л. Кантор, И. Клаузнер, Л. Леванда, и многими другими.

Особая ценность этих мемуаров в том, что автор не пытается казаться беспристрастным. «Книга жизни» — подлинная мемуаристика потому, что она субъективна. Автор не скрывает своего личного отношения ни к событиям, ни к людям, невзирая на масштабность одних и авторитетность других. Сам С. М. Дубнов был фигурой столь высокого уровня, что мог на равных говорить с любым деятелем эпохи. При этом он не страдает исторической аберрацией, не пытается оправдать и тем более скорректировать свои взгляды и поступки с «высоты возраста» и последующих знаний. Строго и точно он стремится подходить как к другим, так и к себе. В этом ему помогло врожденное чувство историзма.

Мемуары написаны и были изданы на русском языке. Человек, влюбленный в русский язык, Дубнов обратился к своим читателям на языке русско-еврейской интеллигенции рубежа XIX–XX вв., подробно объяснив это свое решение в предисловии к первому тому.

Сын своего народа и своего времени, С. М. Дубнов оставил нам не просто мемуары, а подлинный памятник российскому еврейству, создавшему непреходящие духовные и исторические ценности и сгоревшему в огне революций и гражданской войны, в печах гитлеровских крематориев, сгинувшему в ГУЛАГе, ушедшему в эмиграцию, ставшему в СССР «лицами еврейской национальности». Это памятник тому еврейству, на плечах которого возродилось государство Израиль.

Данное издание рассчитано в основном на массового читателя в России. Поэтому в нашем комментарии, стремясь ввести в «мир Дубнова», мы приводим