Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы к истории моего времени - Семен Маркович Дубнов

называть среди своих первых «некошерных» книг впоследствии многократно осмеянные произведения Калмана Шульмана и Авраама Мапу. Переведенный на иврит Шульманом роман Эжена Сю «Тайны Парижа» и популярная «Пестрая птица» Мапу стали своеобразным мостом, соединившим тринадцатилетнего мальчика из уездного белорусского городка с идейным и художественным наследием еврейского просвещения 60-х гг. XIX в., хранителями и пропагандистами которого были журналы «Гакармель», «Гамелиц» и «Гашахар». Дубнов вспоминал о последнем: «...с большим волнением читал я запретные книжки журнала, который в консервативных кругах считался самым опасным... Тут я почуял новый дух в еврейской журналистике и любовался модернизированным стилем Смоленского и его сотрудников». В новой еврейской поэзии его кумиром стал Миха-Иосиф Лебенсон. Поэмы Аебенсона «Песни дочерей Сиона», «Соломон и Когелет» и «Арфа Сиона» наглядно продемонстрировали юному иешиботнику те богатейшие возможности, которые таило в себе соединение религиозно-философской поэзии прошлого с философией и поэтикой новой эпохи.

Важнейшим символом времени для С. М. Дубнова стало знакомство с русским языком. Еще недавно для евреев черты оседлости, замкнутых в своем национальном ареале, язык империи был, по существу, не нужен. В 70-е гг. XIX в. экономические и культурные преобразования привели к тому, что молодежь начала овладевать русским языком. В течение буквально трех-четырех лет Дубнов, до тринадцати лет говоривший и писавший только на иврите и идиш, осваивает русский язык. Это открывает перед ним совершенно иные горизонты. По собственному его признанию, он «получил ключ к богатой русской литературе», а с ним и к «литературе европейской, которая в изобилии преподносилась публике в русских переводах». Вскоре Дубнов вошел в круг образованной еврейской молодежи, поступил в русскую школу. Талмуд и книги Лебенсона сменили «Даниэль Деронда» Дж. Элиот, поэзия Людвига Берне, тома журнала «Дело». Постепенно Дубнов начинает жить как бы в двух мирах — еврейском и русском, Мемуары великолепно передают те душевные нюансы и то интеллектуальное напряжение, которые сопровождали процесс создания новой общности — русско-еврейской интеллигенции. В 70-е гг. XIX в. значительная часть образованной еврейской молодежи как бы вошла в одно русло с русской, главным образом студенческой, молодежью, находившейся в оппозиции к существующей в стране политической, экономической и идеологической системе.

Мемуары С. М. Дубнова уникальны во многих отношениях. В частности, только в них можно найти столь полную информацию о становлении русско-еврейской интеллигенции в ее петербургский период. Дубнов подробно описывает атмосферу «еврейского» Петербурга в переломные 80-е гг. XIX в. Погромы 1881–1882 гг. на юге России и рост антисемитизма, в том числе и государственного, привели к краху иллюзий о возможности безболезненной интеграции евреев в российское общество, следствием чему были идейный кризис и противостояние между поколением 60-х гг. и новой генерацией российского еврейства. Основные споры шли на страницах периодических изданий «Восход», «Русский еврей», «Рассвет». С. М. Дубнов, подробно останавливаясь на идейном состоянии общества того времени, рисует яркие портреты своих современников. Это были люди, олицетворявшие новое российское еврейство: Я. Розенфельд, М. Варшавский, С. Фруг, С. Лурье, М. Каган, С. Гурвич, М. Кулишер, Г, Лившиц, Л. Кантор, А. Ландау. В 80-е гг. занятия наукой, первые литературные опыты свели Дубнова с некоторыми русскими учеными и писателями, интересовавшимися еврейскими проблемами, — С. Бершадским, Н. Лесковым, М. Антоновичем. Его воспоминания являются практически единственным источником о ранних годах жизни и творчества таких впоследствии знаменитых литераторов, как А. Волынский, С. Фруг, С. Венгеров, Н. Минский. Много внимания уделяет Дубнов сути споров тех лет и своей позиции по отношению к основным проблемам еврейского национального движения — палестинофильству, ассимиляторству, диаспорности. Именно тогда, в середине 80-х гг., в Петербурге произошли изменения в его взглядах. Если раньше он выдвигал на первый план в своих исканиях общечеловеческие ценности (универсальность), то теперь российские реалии стали диктовать необходимость взаимодействия обоих направлений — национального и общечеловеческого — в истории и культуре евреев. Минули годы юношеского максимализма, и он сам признавал, что к 1886 г. «в моих работах все яснее обозначается поворот к эволюционному методу исследования истории и современности». Время интеллектуального накопления прошло. Настал период аналитической работы.

Дубнову-историку посвящено немало исследований, но во многом неоцененным остался его вклад в критику, тогда как он около пятнадцати лет был активным литературным обозревателем в журнале «Восход» и несколько лет возглавлял в нем отдел критики. Критикус — псевдоним, избранный им специально для этого направления творчества, был хорошо известен в среде интеллигенции. В своих критических статьях Дубнов резко выступал против псевдонародных, по его мнению, произведений Шомера (Шайкевича), консерватизма В. Явица и Ф. Геца, одним из первых обратил внимание на ранние литературные шаги Шолом-Алейхема и И.-Л. Переца. Ряд статей он посвятил массовой идишистской литературе, а также первым еврейским произведениям на русском языке, творчеству Г. Богрова, Л. Леванды, Я. Динесона.

И все же постепенно на первый план выходили его исторические исследования. В конце 80-х гг. С. М. Дубнов приступил к изучению хасидизма, интересовавшего его и как социальное явление, и как особое философское направление в иудаизме, корни которого, как считал ученый, лежат глубоко в еврейском национальном сознании.

Весною 1840 г. С. М. Дубнов переехал в Одессу. Именно в этом городе, в котором он прожил до 1903 г., окончательно сформировалась его историческая концепция, выкристаллизовалось мировоззрение и определилась общественно-политическая позиция. Известно, что Одесса тех лет — город, в котором более, чем где-либо, получили развитие разные направления еврейского национального движения. Достаточно перечислить имена тех, с кем постоянно общался Дубнов, чтобы понять значение этого периода в его жизни и творчестве: Ахад-Гаам, Бен-Ами, А. Е. Кауфман, Х.-Н. Бялик, И.-Х. Равницкий, М. Моргулис, Менделе Мойхер-Сфорим, Шолом-Алейхем, С. Фруг. В этом кругу обсуждались все насущные проблемы российского еврейства. Мемуары дают полное представление об идейных спорах, об общественных, научных и издательских мероприятиях, таких, к примеру, как деятельность Общества просвещения среди евреев, перевод и подготовка к выпуску исторических трудов Г. Греца, С. Бека и М. Бранна, написанного Дубновым «Учебника еврейской истории». Значительным событием для круга Дубнова тех лет стало появление книги Т. Герцля «Еврейское государство», вызвавшей горячие дискуссии. Автор подробно останавливается на концепции «духовного сионизма» Ахад-Гаама, на своем восприятии сионизма, на предыстории и идейной сути своих «Писем о старом и новом еврействе» как реакции на решения первого Сионистского конгресса в Базеле и деятельность Бунда. Высказанный Дубновым принцип «свободы в рабстве» стал определяющим для его позиции в последующие годы. Он лег в основу автономизма — национальной программы, предложенной С. М. Дубновым российскому еврейству в начале XX в.

На рубеже XIX–XX вв. в России было три главных центра еврейской интеллектуальной и общественной жизни: Одесса, Петербург и Вильно. Дубнов практически