Лёнька. Украденное детство - Павел Алексеевич Астахов

ему не спешить и никому не показывать загадочный медальончик. Он даже Таньке как-то хотел его показать, а может быть, даже подарить. Но тут же быстро передумал. Тем более что Танька дружила с ним просто так, без приманок и подарков. Да еще и делилась всегда чем-нибудь вкусненьким. То яблоко даст, то сливу сушеную, а то и кусочек петушка леденцового, что на рынке в городе продают. Вот и сегодня хоть половинкой яблока, но все ж поделилась. Не хотел он ее обижать, но и настроения рассказывать о своих мечтах не было. Он вздохнул, вспомнив об отце, о котором девчонка хотела его расспросить, и, не ответив, скомандовал:

– Слышь, невеста, пошли до хаты. Скоро солнце садиться начнет. Мамки рассердятся. – Он встал и отряхнулся, дернул девчонку за руку. Та послушно поднялась, влюбленно глядя на Лёньку.

Спрыгнув вместе с невысокого пока стожка сена, дети побежали в сторону дома. Солнце плавно снижалось, завершая свой дневной путь.

Глава вторая

Петух

The incidents that Sepp Dietrich related to me about the Russian people in the occupied reas are simply hair-raising. They are not a people but a conglomeration of animals.

J. Goebbels

15.02.1942[3]

Огненно-рыжий петух, переливающийся в первых лучах восходящего солнца цветами изумруда и золота, широко раскрыл могучий костистый клюв, зевнул, тряхнул мясистым коралловым гребнем и, блаженно зажмурившись, изо всех петушиных сил проорал зорьку. Разлепив веки, он вдруг увидал перед собой щетинистую рыжую физиономию, обладатель которой через круглые стекляшки треснувших очков любопытно рассматривал чудо-горниста, не слезая с тарахтящего и плюющегося дымом и копотью металлического коня. Видимо, этот незваный зритель подъехал во время полуминутной трели утреннего горниста и теперь любовался его боевым оперением и петушиной статью. Потревоженная птица недовольно переваливалась с ноги на ногу, балансируя на стареньком ветхом заборе. Зрители, конечно, явление неизбежное и приятное, но прерывать утреннюю побудку никто не имел права.

Петух нахохлился и ворчливо заквохтал, угрожающе наклоняя голову в сторону нежданного поклонника. Но чужак нисколько не испугался, а наоборот, гоготнул в голос и протянул в сторону петуха какой-то блестящий предмет, похожий не то на грабли, не то на молоток. Однако никаким крестьянским инвентарем, да еще с расстояния нескольких метров, боевитого Петрушу напугать было невозможно, и он, победно вскинув гребешок, захлопал-замахал крыльями на нахального рыжего противника. Яркая вспышка и треск, словно лопнувшей под тяжелой поклажей тележной оси, напугали, ослепили и оглушили пернатого задиру. Но испуг не успел даже коснуться нежного птичьего сердечка, как оно буквально разорвалось на части от града металла, вонзившегося в его холеное мясистое тело и заставившего его упасть наземь. Последний вскрик неоконченной петушиной утренней песни смешался и исчез во внезапно нарастающем гуле и скрежете вползающего во двор бронированного чудовища. Чудище ухнуло, выбросив клуб дыма, и остановилось. Лязгнули петли люка, и из чрева монстра показался худощавый парень в черной форме и шлемофоне.

– Heinrich! Mein Freund! Was hast du gegen diesen russischen Herold?[4] – хохоча и размахивая руками, обратился по-немецки водитель броневика к очкастому мотоциклисту. Тот уже слез со своей трехколесной машины и обтирал сочным зеленым лопухом подобранную за плетнем добычу. Заборчик он предварительно без труда повалил одним пинком кованого ботинка и прошел на чужую территорию.

– У этого певца верхняя ля фальшивая. А мой утонченный слух этого вынести не может, – по-немецки неторопливо отвечал охотник, продолжая обтирать окровавленную тушку птицы пучком сорванной травы. Не прерывая своего занятия, он неспешно рассуждал: – Знаете ли вы, дорогой герр обершарфюрер, что я воспитан в семье музыкантов и с детства обучен игре на разных инструментах. Маменька Гретхен довольно болезненно лупила меня по рукам и ушам за ошибки на уроках фортепьяно, приговаривая: «Слушай пальцами, играй головой!» С тех самых пор, вспоминая уроки милой матушки, я и не терплю ни малейшей фальши. Наказывать и учить глупого петуха бессмысленно, а вот суп из него выйдет превосходный!

Мотоциклист, музыкант и ефрейтор Генрих Лейбнер закончил очистку трофея и, завернув его в три лопуха, бережно положил на дно мотоциклетной люльки.

– Приглашаю вас, Вильгельм, на трапезу. Как только обоснуемся в каком-нибудь… – он огляделся вокруг и махнул в сторону небольшого, но симпатичного дома, – ну вот хотя бы в этом «замке», жду вас на обед! Ну а после обеда обещаю вам мини-концерт настоящей баварской народной музыки. От «Мóделя» до йóделя![5] в моем исполнении! Извините, рояль достать не смог, а вот мой «Рихтер»[6] всегда со мной! – Он улыбнулся и одним рывком ножного стартера завел мотоцикл. Затем, порывшись в нагрудном кармане, вытянул блестящую губную гармонику. Помахал ею в воздухе и убрал обратно.

– О, браво, ефрейтор! Вы превосходно справились с этим нерадивым учеником. Надеюсь, в котелке он будет более послушным! Ха-ха! За приглашение спасибо! С меня шнапс и сигара под ваш концерт. С вашего позволения прихвачу пару друзей из бравой пятнадцатой пехотной дивизии. Все же они завоевали уже пол-России! Честь имею, Генрих! Хайль! – Водитель броневика легко вскинул правую руку и исчез в люке. Машины разъехались.

* * *

Колонна бронемашин, автомобилей и мотоциклов с лязгом и грохотом втягивалась на центральную улицу деревеньки. Ряд боевой техники был настолько длинным, что целиком не мог поместиться на небольшой улочке, которая хоть и называлась «центральной», но была весьма короткой и совсем не широкой. Несколько машин остановилось, упершись в ехавшие впереди. Из них на землю стали выскакивать солдаты в черном, сером и зеленом обмундировании. Они следовали четким командам, которые отдавал стоявший возле грузовика с солдатами стройный, подтянутый офицер с играющими на солнце серебром нашивками «СС» и рифлеными пуговицами на фуражке и мундире. Несмотря на жару, он был в черных кожаных перчатках и высоких хромовых сапогах, хотя и грязных, но сохранивших следы глянцевой чистки в верхней части голенищ. В домах, располагавшихся вдоль центрального проезда, захлопали окна и двери. Разбуженные и потревоженные жители осторожно выбирались на свет Божий.

Любопытство, тревога, предчувствие беды необъяснимым образом слились воедино и толкали их навстречу опасности, ворвавшейся этим тихим июльским утром 1941 года в их незатейливый многовековой деревенский быт и уклад. Детишки первыми высыпали на улицу и во все глаза таращились на диковинные бронированные машины и прочую технику. Она была почти новой, выкрашенной по образу осины бледными и темными зелеными пятнами с яркими белыми контурами крестов и номерами на бортах. У головного «Кюбельвагена» VW-82[7] на капоте спереди