Лёнька. Украденное детство - Павел Алексеевич Астахов

другие, вымещала женщина на сыне, считая, что тот только крепче и живучее станет от наказаний, тычков и подзатыльников.

* * *

Чужие люди в деревне появлялись редко и были в диковинку, так что не только Лёнька с другими ребятами, но и взрослые любили поглазеть на эти скорбные караваны. Особенно много в прошлом году везли прибалтийцев: латышей и литовцев. После присоединения новых западных территорий два года назад советские органы продолжали наводить порядок. Также взялись за тех, кто жил вблизи границы, а до нее было всего шесть часов на поезде. Приграничные хутора, ранее заселенные латышами, поляками, литовцами, за тот год практически опустели. Очередная такая колонна шла через деревню прошлой осенью и состояла почему-то из одних женщин. Причем всех возрастов – от старух до юных девушек.

Отца Лёньки уже не было в живых, но дома лежало несколько мешков, приготовленных Павлом Степановичем незадолго до своей гибели, однако так никому и не отданных. Акулина вспомнила о них, стоя у края дороги и глядя на большую не то латышскую, не то литовскую семью, состоявшую из двух пожилых женщин с тремя девушками примерно от восемнадцати до тридцати лет. Мужчин на этой телеге не было. Видимо, арестовали, или того хуже… Взглянув на изможденных выселенных прибалтийцев, глядя в их бездонные впалые глаза, увидев сбившихся в кучку девушек, их лица, полные страха и тоски, даже строгая суровая Лёнькина мать не выдержала:

– А ну-ка, мигом в погреб и неси батькины «тормозки этапные».

Так Павлик называл собранные пайки для изгоняемых людей, названных по каким-то причинам «врагами народа». У него всегда они были наготове, чтоб поделиться с очередным бедолагой своими небогатыми запасами даров природы.

Мальчишка без лишних разговоров помчался к дому. Спустился в погреб, но неаккуратно открыл дверь, которая в самый важный момент поиска мешочков вдруг захлопнулась. Пока в темноте шарил да ударялся о бочки с грибами, капустой и брусникой, отыскивая мешки, времени прошло слишком много. Поэтому, наконец выбежав перемазанный землей, паутиной и пылью, с одним найденным мешком в руках, на центральную улицу, он увидал лишь мелькнувшую за поворотом телегу. Лёнька готов был разреветься от досады на предательскую дверь, холодный грязный погреб, конвоиров, что так быстро прогнали подводы с «высланными», однако собрал остатки своего детского, но уже вполне мужского характера и, надвинув поглубже кепку, помчался изо всех сил за колонной, поднимая за собой столбики пыли. Нагнав ту самую телегу с тетками, он с размаху втолкнул мешок самой старшей. Та от неожиданности вздрогнула и даже закрылась рукой, как будто ждала удара или пощечины.

Лёнька отскочил в сторону от налетевшего молниеносно и махнувшего в его сторону плетью молоденького, давно не бритого солдата на худом гнедом жеребце:

– А ну, пацан, ща-а-ас врежу!

Но не тут-то было, пацан ловко – пригодился опыт мамкиных уроков – уклонился от просвистевшей возле щеки кожаной казацкой двухвостки-плетенки и, показав язык конвоиру, остановился:

– У-у-у! Мазила! Тоже мне, стрелок Ворошиловский.

Конвоир звучно сплюнул, зевнул и лениво потрусил вперед колонны, командуя коню:

– Ну, пшел! Но-о-о!

В тот же момент тетка, заглянув в мешок и обнаружив там еду, вместо ожидаемого подвоха резко обернулась на Лёнькин голос:

– Благодарю тебя, мальчик! Как имя тебе?

– Лёнька, – удивившись странному выговору, ответил он и продолжил брести за телегой по дороге.

Тетка глянула на удалявшегося конвойного и что-то быстро сняла с шеи. Лёнька остановился. А она приложила ко лбу то, что сняла, поцеловала и, снова повернувшись к мальчишке, метнула этот крохотный предмет на ниточке в его сторону:

– Прийми! Теперь защита будет тебе! Ты добрый, малец.

Брошенный предмет мягко нырнул в густую пыль возле его ног и исчез в ней. Лёнька от удивления и неожиданной благодарности замер. Но уже через миг, как только подвода скрылась за очередным лесным поворотом, он, встав на четвереньки, зашарил дрожащими руками в дорожной пыли. Еще мгновение, и пальцы зацепились за тонкую, но прочную ниточку. Такой нитью, называемой «суровой», батя учил его подшивать валенки и вязать заячьи капканы-силки. Нитка была связана двойным узелком, а посреди висел кружочек размером с трехкопеечную монетку сочно-желтого, просто медового цвета.

Продув ее от пыли и налипших сухих травинок, мальчишка разглядел на нем лицо женщины. Да не просто какой-то тетки, а прямо сказать, сказочной дамы, возможно царицы. К тому же она изображалась еще с ребеночком в руках. Вокруг головы малыша и матери были нарисованы, а вернее выдавлены или чем-то вырезаны круги и какие-то странные буквы. Что-то похожее он видел в городе, когда с мамкой ездили продавать молоко на рынок, а потом зашел в храм. В деревне своего церковного прихода не было, да и директор школы все время строго предупреждал, чтоб никто из учеников в церковь не совал даже носа. И грозил не принять в пионеры, если узнает, что кто-то из детей ослушался. А в пионерах было здорово и весело. Они с барабаном ходили, с горном и в галстуках…

И все же, тайком, приезжая с матерью в райцентр, Лёнька пару раз в церковь заглядывал. Видел там массивные золотые люстры, блестящие подставки, а на них много горящих и вкусно пахнущих восковых свечей. Его завораживали и одновременно пугали картины на стенах и потолке и много удивительных сказочных и печальных икон. На одной из них он точно видел такую же тетеньку с малышом на руках.

Мальчишка быстро спрятал свою добычу в потайной карманчик внутри штанов и поспешил к дому. Мамка могла рассердиться, и тогда весь вечер пойдет насмарку. Вместо похода на чердак конюшни и подслушивания разговоров пьяных мужичков пришлось бы получать щедрые материнские оплеухи да колотухи. А потом сидеть взаперти. Подумав об этом, Лёнька припустил еще быстрее.

Акулина, на его счастье, еще не успела хватиться сбежавшего сына и загоняла пришедшую с пастбища корову. Лёнька подскочил к упирающейся буренке, что-то задумавшей подъесть на ходу. Схватил ее за рог и потянул в нужном направлении – курсом на хлев, лихо командуя:

– А-ну, рогатая, пошла, пошла!

Мать одобрительно кивнула и пошла в хату. Загнав корову в стойло, Лёнька хорошенько разглядел подарок ехавшей в телеге тетки и перепрятал его в глубокую щель меж бревнами у самого пола в углу хлева. Сперва хотел поближе в доме запрятать, но испугался, что мамка может найти при уборке. Поэтому решил схоронить его подальше от материнских глаз. Там мать точно не найдет. Его подмывало похвалиться таким удивительным подарком перед ребятами и даже перед мамой, но мальчишеский опыт подсказывал