Беглый - Азк

Или от парашюта, — заметил фельдшер. — Тут же написано: десант, ЧС при приземлении.

— Угу. Вот что, Борисенок. Пока под наблюдением. Сегодня контрольный осмотр невролога, и если не будет рецидива, к следующей неделе переведём в часть. Ясно?

— Так точно.

Он уже шел к выходу, когда вдруг остановился:

— Ах да… Кто вас при поступлении назвал «тревожно-спокойным»?

— Не знаю, я был без сознания.

— Интересное состояние, — сказал медик, глядя мимо меня, как будто размышляя о чём-то своём. — Спокойствие — это когда внутри порядок. Тревожность — когда внутри война. Вы как будто и то, и другое. Ладно, живите пока.

И они ушли.

* * *

Территория госпиталя оказалась больше, чем я ожидал. Пыльная дорожка уходила между клумб, аккуратно подстриженные ели стояли вдоль забора, как часовые. Воздух был насыщен теплом, чуть влажным и сладковатым — прелая листва, земля после ночной росы, запахи августа. Вдали поблёскивала речка или пруд — по глади скользила пара уток, лениво, будто тоже были на излечении.

Я шёл, прислушиваясь к себе. Тело двигалось послушно. Но пока чужое чужое. И тут я увидел спортгородок. Турники, перекладины, стенка с зацепами, брусья — краска облупилась, но конструкция держалась, как вся армия: на ржавчине, сварке и упрямстве.

— «Друг,» — позвал я мысленно. — Тестим?

— Предлагаю комплексную нагрузку. Восстановление полной нейромоторной карты требует практической верификации.

— Погнали.

Я начал даже не с разминки. Я начал с того, что выбрав пару достаточно тонких но самых длинных ивовых прутиков, подвязал пятку госпитальных шлепок. Для удобства. Сначала лёгкий бег трусцой по тропинке — шаг, дыхание, сердце.

Темп 110 ударов. Всё в пределах. Мышцы икр и бёдер — отзывчивость хорошая. Суставы не скрипят. Координация в норме.

Турник. Подскок, хват, подтянулся десять раз. Легко, даже слишком.

— У парня, похоже, была совсем неплохая физподготовка, — заметил я.

— Его мышечный статус выше среднего. Возраст тела — 20. Общая физическая подготовка: стабильная. Рекомендуется переход к статическим нагрузкам.

Брусья. Отжимания на трицепс. Повторов двадцать. Сердце — 126.

Пауза. Прыжок на место. Пятка ударила мягко. Суставы живы.

Перекладина с зацепами. Пробежка через неё, как по руинам гравитации. Сцепление рук с металлом, ощущение ритма, дыхание выровнялось.

— Давай сердечно-сосудистую систему сильнее нагрузим?

— Рекомендуется круговая — бег, с переходом на силовой блок. Контроль кислородной сатурации и пульса в реальном времени.

Я улыбнулся.

— Звучит как вызов. — Ивовые прутья еще уверенно держали пятки шлепок.

Через пятнадцать минут я был мокрый от пота. Куртка госпитальной пижамы прилипла к спине. Подошвы шлепанцев хлюпали. Руки слегка дрожали. Но я чувствовал себя… живым. Настоящим. Это тело приняло меня. Или хотя бы допустило.

— Друг, как общая оценка?

— Интеграция стабильна. Кардиоритм в пределах. Двигательная и вегетативная система без патологий. Рекомендуется повторная нагрузка через 48 часов.

— Спасибо, доктор Хаус.

— Я не понимаю контекста.

— И слава богу.

* * *

Я возвращался в палату, весь как после воскресной службы: очищен потом, прояснён разумом и наполнен миром.

И тут, как из засады в чистом поле, вынырнула она — сестра-хозяйка.

Невысокая, но крепко сбитая. Грудь — как два обещания, которые никто не сдержал, но все помнят. Накрахмаленный халат, на груди натянут так, что еще немного и тот сдастся.

— «Ефрейтор Борисенок!» — сказала она, прищурившись.

Голос у неё был чуть прокуренный, но тёплый, с таким намёком, что впору было покраснеть заранее.

— «Я всё видела. Ты там, в спортгородке, как студент на дискотеке — носился, будто в увольнении. А у нас, между прочим, режим щадящий!»

— «Так это не я — это тело хочет жить!» — ляпнул я на автомате, потом понял, что ляпнул буквально.

Она фыркнула, потом указала подбородком куда-то вглубь госпитального корпуса.

— «Пойдём. Есть разговор. Только давай без вот этих ваших „хочу жить“. У нас таких — весь лазарет.»

* * *

Каптёрка оказалась её вотчиной. Пыль, ящики, ведро с тряпкой, стойка с бельём. И штанга. Серьёзно — штанга. На ней пыль ровным слоем. Рядом гантели, две гири.

— «Вот здесь, ефрейтор, ты и будешь дёргать железо, раз тебя так ломит. А я — я тебе выдам доступ в душ, горячая вода, если не врут, ещё есть. Только не запарься там — у нас наряды не резиновые.»

— «А ведро зачем?»

— «Это чтоб в случае перегрева в себя прийти. Да и пыль сподручнее вытирать. Удобно. Намек понял?»

— «Вы ж шутите.»

— «Я вообще-то серьёзная девушка, Борисенок. Но с юмором. А теперь марш под душ. Я через десять минут занесу тебе чистую пижаму. Будь человеком, не ходи голый.»

* * *

Душ. Он был, мать его, горячий. Не просто тёплый, а горячий. Я стоял под струёй, и вода лилась по спине, между лопаток, по шее, стекала вниз, и это был кайф. Такого в экспедиции не было с тех пор, как нас заперло в пылевом поясе у звезды Эпсилон.

— «Вода… Пресная, горячая…»

Мы добывали влагу из воздуха, конденсировали её на панелях корабля, но тёплый душ был роскошью — как окрошка на кефире на Марсе.

Я прикрыл глаза и вздохнул.

— «Братцы… ради этого стоило умереть.»

— «Ого. Кто это у нас тут философствует, как Карл Маркс в бане?»

Я вздрогнул — и не потому, что кто-то вошёл. А потому, кто вошёл.

Сестра-хозяйка стояла у приоткрытой двери душевой, держа в руках свернутую пижаму. А в другой — полотенце.

Грудь у неё была настолько… ну, всё ещё в соку, что полотенце непроизвольно от зависти дрогнуло.

— «Эээ… простите… я…»

— «Да расслабься ты… Видела я ваших всех — и дохлых, и быков. У тебя хоть спина ровная. И, судя по тому, как стоишь, не только спина.»

Я кашлянул. Она подошла ближе. Было тепло, влажно и опасно.

— «Знаешь, Борисенок, мне тут все солдатики как с конвейера — а ты какой-то… нестандартный. Не пьёшь, не материшься, в глаза мои смотришь, как будто в них что-то интересное. И на груди моей не зависаешь… »

— «Так я просто из… Гомеля.»

— «Угу. Гомель — он онтологический, да? Или просто хорошо вписывается в резонансную матрицу?»

Я вылупился. Она подмигнула.

— «Шучу. Я ж у вас здесь старше по званию — мне можно. Всё, вылезай, а то горячая вода закончится. Это ж БССР,