Беглый - Азк

На шестой год пришёл приказ. Возвращение на место старта. Без объяснений.

«Лузитания» взяла обратный курс, и я смотрел в иллюминатор, пытаясь вспомнить, какого цвета были облака у моего детства.

Глава 2

Через пару дней после получения приказа о возвращении, в тринадцать сорок по бортовому, всё пошло не так.

Не было предупреждений. Никаких сигналов тревоги. Просто тьма — живая, скользящая, как будто сама ткань пространства обрушилась на «Лузитанию». Внутренняя связь замолкла первой.

Потом — искусственная гравитация. Когда вспыхнули аварийные огни, я уже был в ангаре, проверяя один из атмосферников, как делал это сотни раз прежде.

Взрыв сотряс палубу. В корпусе открылось нечто — не пробоина, не вмятина. Портал? Жгутовая аномалия? Никто не успел зафиксировать.

По комлинку кто-то кричал. Один, два, потом тишина. Визуальные сенсоры показали, как палуба B складывается, будто бумажная. И только один шлюз оставался активен. Атмосферник. Мой.

Я запрыгнул внутрь, не закрывая люк до конца, пока сквозь разрывы в обшивке не увидел Фазу-3. Он стоял посреди разлетающегося отсека. Смотрел на меня. И не шевелился. Я закрыл шлюз. Молча. И ушёл на форсаж.

Позади — разлетающаяся на отдельные «Лузитания», где погасли все голоса. Впереди — Земля. Я остался один. Живой. Но не спасённый.

* * *

Я уставился в обзорный экран, щурясь, будто это могло помочь. Небо — чужое. Созвездия — как неряшливо рассыпанный алфавит, где ни одной буквы знакомой. Я вздохнул. Ну да, я ведь не навигатор. Медик-инженер. Работаю с тканями, проводами и софтом. А не с небом. Тому, что я не узнаю эту часть галактики, можно было бы не удивляться.

Но вот системник молчал — и это уже была настоящая жопа. На этом атмосфернике стоял «Корч-12А», продвинутый навигационно-аналитический модуль. Он мог опознать систему по спектру звезды, гравитационным ритмам, плотности микрометеоров и даже по фоновому радиоизлучению.

Мог — но не опознал.

Просто выводил одну и ту же фразу:

«Система не идентифицирована. Картографические данные отсутствуют.»

Что за хрень? Я пробовал сброс, принудительное переподключение сенсоров, даже пнул корпус — на всякий случай. Ноль реакции. «Корч» не знал, где мы. А значит, и я не знал.

Вокруг — космос. Тихий, как могила. Спереди — одинокая голубоватая звезда и едва различимая точка — может быть, планета. Судя по курсу и остаткам топлива, я мог дотянуть. Мог. А может — и нет.

Я откинулся в кресле и смотрел в эту чужую тьму. Туда, где должно быть небо — моё, человеческое, знакомое… Но где ничего не было знакомого.

* * *

Меня звали Костя Борисенок. Звали. Теперь — бог его знает. Я очнулся откуда-то из тьмы, вязкой и липкой, как нефть. Первым был звук. Шорох. Потом скрип. Потом — кашель. Мой.

Пахло человечиной. Не в плохом смысле. Просто — потом, сапогами, формой, табачной пылью. Где-то рядом потрескивала буржуйка. Где я?

Глаза открылись рывком. Всё мутное, в дымке. В поле зрения — железная койка, стальная кружка, занавеска цвета хаки, надорванная по краю. Фельдшер в телогрейке с перегаром подошёл и пощёлкал пальцами перед лицом.

— Очнулся, солдат? Молодец. Думали, всё. А ты — живучий.

Он хмыкнул и записал что-то в блокнот. Даже не блокнот — медкарта, армейская. Бумажная.

Мозг вдруг выдал сбой. Я помнил, как прокладывал канал между сегментами мозга во время криооперации. Как запускал ИИ-модуль на симуляторе. Как выбирал архитектуру нейросети для анализа опухоли. А тут — «бумажная медкарта.» Тут же в висках зазвенело.

— Где я?

— Ты, сынок, в СССР. Точнее — на полигоне «Лосвидо». В Беларуси.

Фельдшер пожал плечами. — Ефрейтор Борисенок Константин Витальевич. Радист-разведчик. Воздушно-десантные. Два дня назад чуть не сдох — купол не раскрылся толком.

— В госпиталь не повезли. Отлежишься и обратно. Сам виноват — не раскрыл запаску.

Он снова хмыкнул.

— Хоть лицо не разбил. Девки не испугаются.

«Ефрейтор Борисенок Константин Витальевич.»

Фраза попала в меня, как калиброванный заряд. Я — тот самый Борисенок. Только другой. Или всё тот же? Я резко сел. Голова загудела, в горле пересохло. Тело чувствовалось чужим — чуть толще, чуть ниже. Суставы незнакомо тянулись. В пальцах — лёгкая дрожь. Я попытался поднять руку. Зажал воображаемый микропинцет.

«Проверка тонкой моторики…»

«Результат „Отлично.“»

Эти руки могли бы зашивать сосуды в условиях нулевой гравитации. Значит, это всё ещё я.

«Значит, они успели!»

«Кондор», скотина железная, сработал как часы.

Но больше всего бесило не это. На прикроватной тумбочке лежал «военный билет». Я взял его. Пальцы дрожали.

Открыл первую страницу: Борисенок Константин Витальевич. Фотография — я, но не я. Лицо младше, взгляд проще, волосы темнее. Выдан 2 октября 1979 года, Пуровским РВК, пос. Тарко-Сале. Призван: 29 сентября 1979 года. Родился: 11 августа 1961. город Гомель. И так далее…

Из интересного: ВУС: радист-разведчик.

Прыжков: 11.

Дисциплинарные взыскания: 15.05.1980. Объявлен строгий выговор по ст. 17 ДУ СА за утерю казённой радиостанции Р-105 (инв. № 23456) утоплена при переправе. Командир роты, капитан Петренко (подпись), печать в/ч 52266.

Я захохотал. Тихо, как псих в изоляторе.

«Что ж, Костя, добро пожаловать домой.»

* * *

На следующий день после неудачной выброски, 9 сентября 1981 года, меня отправили в 448-й окружной военный клинический госпиталь в Минске.

Сначала хотели держать в медсанчасти полка — дескать, обычное переутомление, солдат все-таки с неба упал. Но что-то в моем поведении напугало даже видавшего виды главного полкового айболита.

Врач из части, капитан медслужбы Кравчук, долго смотрел мне в глаза, молчал, и в конце выдохнул:

— Как же это тебя угораздило, солдат?

И отправил в Минск.

Симптомы, которые он описал в направлении:

— резкие колебания уровня нейронной активности по данным ЭЭГ;

— нестабильный пульс при физическом покое;

— парадоксальная реакция зрачков на свет;

— полная амнезия на события последних суток;

— отчужденность, ощущение «нарушения идентичности».

Психиатр мог бы предположить острое диссоциативное расстройство, но у армейцев на это был другой термин — «въе#ался башкой».

* * *

Погрузили в санитарную «таблетку» — зеленый УАЗ с красным крестом, трясущий, как сито на зернотоке. Сержант за рулем был немногословен и пах сапогами, бензином и махрой.

За окнами начиналась осень. Под Витебском луга еще зеленели, но вдоль дороги клены уже начинали ржаветь. Обочины были усыпаны мокрым желтым листом. Серые деревни проплывали, как в замедленном кино: покосившиеся заборы, бабы в платках, телеги с сеном.

Тянулись километры сырых