Чёрная сабля - Яцек Комуда

Сумерки опустились быстрее, чем они рассчитывали. Едва они выехали из Лютовиск и начали подниматься по поросшим лесом склонам Острого, как багровое солнце уже клонилось к вершинам полонин, опускаясь за хребты Бескида. Позади осталась долина, деревня, а за ней – тёмная стена гор, чётко вырисовывающаяся на фоне пылающего алым закатом неба. Это был Отрыт, поросший буковым и еловым лесом, в долинах между его склонами уже сгущались сумерки. Гораздо дальше, за долиной Сана, где река пенилась на валунах и каменистых порогах, возвышались мрачные, подёрнутые дымкой Дверник и Смерек – вершины Ветлинской гряды и Царинской гряды. Сейчас, ранней весной, их ещё укрывал снег, таявший день ото дня под всё более тёплыми лучами солнца. Леса у подножия угрюмых вершин были серыми и зелёными, луга и рощи пестрели пятнами жёлтого, чёрного и серого, а ручьи, питаемые талой водой, стекали вниз, словно серебряные ленты. Весна лета Господня 1608 года выдалась ранней. Уже в конце февраля растаял снег на полях, высоко в горах перекликались ястребы, птицы возвращались из тёплых краёв, а дикие гуси клиньями тянулись на север.

Они остановились на ночлег на Остром. Гинтовт нашёл подходящее место под сенью трёх сросшихся, искривлённых буков. Вокруг росли высокие, сухие травы; первоцветы, лилии и купальницы уже закрыли свои лепестки до утра. Из долин ручьёв – Чёрного и Глухого – доносился таинственный плеск воды. Крестьяне быстро развели небольшой костёр, Горилка расседлал лошадей, а Гинтовт обошёл окрестности с саблей в руке. Место было хорошо укрыто и находилось в стороне от дороги. Никто не должен был заметить их с тракта или учуять запах дыма. Несмотря на это, Гинтовт решил не терять бдительности. Ведь в любой момент могли появиться дружки Бялоскурского.

– Эй, молокосос, вели меня развязать, – дерзко бросил пленник, когда его стащили с лошади и бросили у костра. – Ужинать пора, а я не собираюсь жрать с земли, как собака.

– А кто вам говорил, пан, что вы ужинать будете?

– Так ты не знаешь, что пленника по-христиански кормить нужно? Зачтётся тебе на небесах доброе дело, братец. А когда их побольше накопишь, так живьём в рай попадёшь.

– Как я вас развяжу, – засомневался Гинтовт, – так ваша светлость и сбежит.

– Слово даю.

Горилка, Колтун и Ивашко уже достали из сумки из сумки сухари, копчёности, сушёную колбасу и бурдюк с водкой. Они ели у огня, давясь и рыгая.

Гинтовт перекрестился.

– Дедушка говорил, что к обидчикам жалости проявлять не стоит. Особенно к тем, кто Пресвятую Деву не чтит. Думаю, однако, что в Перемышле вас накормят как следует... но вряд ли тем, что вам по вкусу придётся. А потому... ладно. Ешьте с нами.

Гинтовт вытащил пистолет Бялоскурского, взвёл курок и подсыпал пороха на полку.

– Колтун! Разрежь верёвки на его руках.

– Пан Гинтовт, да он же сам дьявол! – взмолился крестьянин. – Задушит нас всех, глотки перегрызёт!

– Я сказал – режь!

Голос молодого шляхтича изменился. Теперь он был грозным и безжалостным. Колтун, волей-неволей, послушался – перерезал ножом путы на запястьях пленника. Бялоскурский хрипло рассмеялся, сел, разминая затёкшие руки, схватил связку сушёной колбасы и с жадностью впился в неё зубами. Гинтовт сел напротив, не опуская нацеленный пистолет.

– За что ты меня так невзлюбил, щенок? – спросил Белоскурский с набитым ртом. – Я не портил твоей девки, не творил содомии с твоим дедом.

Гинтовт молчал.

– Спрашиваю! – рыкнул своевольник. – А когда кто-то спрашивает, вежливость требует ответить, господинчик с побрякушкой!

– Мы уже знакомы, сударь.

– Не припоминаю. Откуда же?

– Неужто не признаёте, ваша милость? – с издевкой протянул Гинтовт. – Ведь мы когда-то виделись.

– Разве что в борделе и в темноте, ибо лица вспомнить не могу.

– Нет, ваша светлость, – прошептал Гинтовт. – Ты хорошо меня знаешь, хоть память тебе и изменяет. Но ты ещё вспомнишь. Всему своё время.

Бялоскурский вздрогнул – в голосе юнца прозвучала неприкрытая угроза. Он нервно усмехнулся. Подтянул ноги и хотел встать.

– Лежать!!!

Голос юнца был холодным и неприятным. Бялоскурский замер. Юнец целился ему прямо в сердце. Старый разбойник заметил, как напрягся палец на курке. Ещё миг – и...

Он повалился на спину и вздохнул. Чёрт побери. Такой молодой, а говорил как старый смутьян.

– Руки за спину и без шуток! Колтун, Ивашко! Связать его милость.

Крестьяне без слов выкрутили Бялоскурскому руки за спину, а затем обмотали крепкими конопляными верёвками.

– Куда ты так рвёшься, пан Бялоскурский? – процедил Гинтовт. – Неужели не хочешь доехать живым до Перемышля? Ещё пару дней птичек послушать, на деревья посмотреть? Подумать о бренности бытия...

Бялоскурский сплюнул. Захрипел и закашлялся, а потом начал плевать кровью.

– Пан Гинтовт, – сказал он немного более покорным тоном, – на кой чёрт ты хочешь тащить меня по горам и лесам? За мою голову назначена цена, две тысячи червонцев. Ты получишь их, если доставишь меня целым к старосте, а ведь по дороге может всякое случиться. Так зачем тебе трудиться?! Вот, у меня тут недалеко зарыт сундук с червонцами. Дам тебе ровно столько, во сколько оценивает мою голову пан Красицкий – две тысячи дукатов. Думаю, это достойная плата.

– Тебе бы о душе подумать, а не о дукатах, пан Бялоскурский, – прошептал Гинтовт. – Не верю я тебе. И поэтому, – он холодно улыбнулся, – пора, братец, тебе, наконец, начать молиться, потому что мы всё ближе к Перемышлю, а там... Право слово, даю голову на отсечение, что когда увидишь старостинский замок и шляхетскую башню, упадёшь на колени и будешь исповедоваться в грехах.

Бялоскурский выругался. Упал на спину и уставился в небо. Разборка с Гинтовтом и крестьянами оказалась значительно труднее, чем он думал.

4. Смертоносный попутчик

Горилка открыл глаза. Дым от тлеющего костра поднимался к небу, на востоке уже занималась заря. Медленно, словно нехотя, рождалось туманное утро. Высоко в горах сверкали полосы света, но внизу, в чаще леса, царил мрак, а долину заволакивал густой туман. Не было ни ветра, ни пения птиц. Огромная белая луна висела в небе, заливая своим мертвенным светом деревья, коней и спящих у