Чёрная сабля - Яцек Комуда

Всё скажу, только не бейте! Пан Бялоскурский в алькове. Сейчас Ядзьку имеет. Или уже поимел... – добавил тише музыкант.

Шляхтичи переглянулись и громко захохотали. Высокий подкрутил ус.

– По домам, мужичьё! – рыкнул низкий. – А если кто из хаты вылезет, шкуру спущу!

Не нужно было повторять дважды. Крестьяне разбежались как стадо цыплят. Хохол поскользнулся, лапти разъехались под ним в грязи, и он рухнул во весь рост, ударившись башкой о коновязь. Ивашко схватил его за плечо, поднял на ноги.

– Ну, господа! – сказал сифилитик. – Обнажим клинки и за дело!

– Пойдём, потолкуем с паном Бялоскурским.

Высокий поплевал на огромные ладони и схватился за палаш. Тот в мисюрке положил руку на эфес сабли. И они двинулись к двери. Сифилитик распахнул ее ударом ноги, и вся троица скрылась внутри.

Колтун выглянул из-за угла, присел на корточки и навострил уши.

– Бей! Убивай! – взревел чей-то голос в чреве корчмы. Колтун услышал грохот, от которого волосы встали дыбом, свист сабель, звон сталкивающихся клинков, грохот опрокидываемых столов, лавок, разбиваемых мисок и Бог знает чего ещё.

– Слева, Рукша! Слева! Бей. Да ровнее!

Кто-то громко захрипел, с грохотом рухнул на пол, и звон стали стал тише.

– Сукин сыыын! – завыл чей-то голос. Колтун вздрогнул, когда узнал, что кричал самый молодой из разбойничьей компании.

Крик перешел в сдавленный стон, потом в хрип, и всё стихло. Колтун почувствовал, как холодный пот оросил его лоб. Плечи задрожали.

Внутри корчмы послышались шаги. Вдруг дверь со скрипом распахнулась. Мужик замер...

В дверях стоял коротышка со сломанным носом. Сабли при нем не было, он обеими руками держался за живот. Из ужасной раны хлестала кровь, заливая одежду, капая на грязный пол, на сафьяновые сапоги...

На негнущихся ногах шляхтич сделал шаг, потом еще один, еще... Колтун увидел в его глазах смертельную бледность. Разбойник пошатнулся, упал на колени в лужу навозной жижи, а затем рухнул лицом в грязь, задрожал, захрипел и замер.

Колтун перекрестился. Он дрожал так, что зубы стучали, как кастаньеты. Однако он пересилил себя и переступил порог. Шёл согнувшись, сгорбившись, с топором в руках. Просторные сени были пусты. Дверь в гостевую комнату была распахнута настежь.

Колтун ступал едва ли не на цыпочках. Осторожно выглянул из-за дверного косяка. Увидел большую комнату, устланную коврами и гобеленами. Стол был перевёрнут, стулья и лавки изрублены ударами сабель и палашей, ковры сорваны со стен. Разбитые кувшины и серебряная посуда валялись на полу.

Двое разбойников лежали на полу бездыханными. Самый высокий, разрубленный наискось – через висок, грудь и шею – лежал навзничь в луже крови, которая все увеличивалась. Сифилитик сидел, привалившись к стене, из его груди торчала окровавленная рукоять рейтарского палаша. Колтун с ужасом узнал оружие, принадлежавшее самому высокому из бродяг.

В комнате находился еще один человек. Высокий, с длинными седыми волосами, одетый в жёлтый шёлковый жупан, украшенный алмазными пуговицами. Он лежал, опираясь о край кровати, правой рукой держался за окровавленный бок, а левой пытался опереться, чтобы встать. Не сумев этого сделать, он застонал от боли. Колтун сразу узнал его. Это был его милость пан Мацей Бялоскурский, изгнанник, бродяга и смутьян, который годами ускользал от старост и бургграфов из Саноцкой земли.

Понимая, с кем имеет дело, Колтун задрожал, но не убежал. Он стоял как вкопанный, сжимая в руках топор.

Бялоскурский заметил его и, скривившись от боли, поманил его к себе.

– Мужик, – прошипел он, – иди сюда!

Колтун сделал шаг вперёд. И тогда в его голове блеснула предательская мысль. Одним прыжком он бросился к пану Бялоскурскому. Остановился, встретившись с ним взглядом.

– Принеси вина! – простонал Бялоскурский. – Цирюльника позови сейчас же...

– Сейчас, пане! – бросил Колтун. А затем одним быстрым движением опустил обух топора на голову благородного господина.

2. Страх в Лютовисках

– Ай-яй-яй! – причитал Янкель, хватаясь унизанными перстнями руками за чёрную, потрёпанную ермолку на седеющих волосах. – Ай-яй-яй! Что же вы наделали!

– Сам ты это придумал, жид пархатый! – рявкнул Колтун. – Сам ты нас надоумил, Иуда проклятый! Помнишь, что ты говорил? Что у тебя в корчме пан сидит, на которого есть кондаметы...

– Кондемнаты, – поправил Янкель и схватился за пейсы.

– Как ты и говорил! – прошипел Колтун. – Как ты брехал! Пошли, дескать, мужики. Вы, долиняне, и чёрта не боитесь. Дадим шляхтичу обухом по башке, добро его поделим, да еще и награду получим. А теперь что – по кустам?!

– Я хохошо всё запомнил. Но тепехь я боюсь. Я очень боюсь, потому что этот шляхтич жив, и он не забудет, в какой это кохчме по башке получил.

Они стояли перед навесом постоялого двора, окружённые толпой горожан и крестьян. Здесь были низкорослые, коренастые, патлатые и черноволосые горцы, одетые в тёмные сермяги, которые приехали в Лютовиска на конную ярмарку из соседних деревень – Процисного и Смольника. Были рослые и гордые ляхи из Долины в сермягах, с длинными усищами и волосами, подстриженными под горшок. Были королевцы, то есть русины, которые прибыли издалека, из-за Ославы. Были евреи в нарядных, расшитых ермолках, в халатах и накинутых на них меховых гермаках или копеняках. Были купцы из Хочева, Цисны и Балигруда, бабы, торгующие сыром и яйцами, были бакунщики, привозящие табак из-за венгерской границы, липтаки, цыгане, музыканты, субботники, валахи, и, вероятно, не обошлось без воров. Среди длинных волос и светлых чубов, среди шапок, колпаков и соломенных шляп виднелись выбритые головы казаков, капюшоны и бекеши субботников, а также немногочисленные шляхетские колпачки, украшенные перьями и кистями.

Все эти люди пришли сюда с одной целью – посмотреть на знаменитого разбойника, человека родом из ада, смутьяна, изгнанника, сорвиголову, бунтовщика и рубаку. То есть на пана Бялоскурского, чья дурная слава налётчика и жестокого человека неутомимо преследовала его последние недели по всей Саноцкой земле Русского воеводства, пока, наконец, не схватила за поседевшую голову. Пан Мацей полулежал с повисшей головой, привязанный к столбу, поддерживающему навес. Он ещё не пришёл в сознание и не слышал, как спорили о его персоне.

– Ты говорил, жид, что награда есть за его голову! – не унимался Колтун. – Говорил, что две тысячи дукатов даёт за него пан староста Красицкий. Так плати нам теперь! А награду себе в Перемышле получишь!