Длань Одиночества - Николай Константинович Дитятин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ох, слава богу, — проговорила женщина, увидев, что журналист стал неуверенно, как на шарнирах, подниматься.
Когда Никас приблизился на расстояние пощечины, селькупка метнулась на него, едва не ударившись о косяк, и втащила внутрь. Под собственное «эй», Аркас оказался в полутемной прихожей, наполненной запахом тлеющей травы. За ним захлопнулась дверь, и сладко щелкнул замок.
— Обувь сними. Пальто повесь здесь.
Возраста она была непредсказуемого. С равным успехом ей могло оказаться и тридцать и пятьдесят с лишним. Здоровая пища, подумал Никас.
Он ожидал особенных этнических нарядов, но женщина была одета скромнее и привычнее. Как рачительная домохозяйка, готовая к любой ситуации: начиная от ежедневной уборки и заканчивая интенсивной детской отрыжкой. Передник, закатанные до колен шаровары и застиранная футболка с надписью «Франциск». Только на шее у нее висело большое ожерелье из костяных фигурок. Судя по тому, как оно пожелтело и запылилось в резьбе, Никас мог предположить, что пользовались им не часто.
— Спасибо, — ответил журналист, снимая свои дурацкие сандалии. И, чтобы не молчать, добавил: — Красивое ожерелье.
Женщина, а она оказалась действительно симпатичной, поджала губы, и, как опытная мать, тут же почуяла неповиновение.
— А ну в комнату! — вполголоса рявкнула она.
Любопытные чубы скрылись за углом коридора.
— Пойдем, — она поманила Никаса на кухню.
Там тоже было полутемно. По всей квартире горели лампады, накрытые тряпичными конусами. Окна были плотно зашторены. Никас с позабытым профессиональным любопытством разглядывал вывешенные под потолком обереги. Посреди стола лежал черный посеченный булыжник. Он был исполосован когтями какого-то зверя. Вокруг него собрались двое мужчин и один подросток лет шестнадцати. Они о чем-то тихо переговаривались. Увидев Никаса, люди одновременно встали, с той характерной поспешностью, которая обычно означает: вот черт, этот парень здесь! Именно тот парень. Которого мы хорошо знаем. Этот жук на многое способен, так что будьте настороже!
Какого хрена, подумал Никас взволновано. С него как будто спало наваждение. Что я здесь делаю? Зачем позволил завлечь сюда? Сейчас дадут по уху и поминай как звали. Его скрутило от реликтового, застарелого страха западни. Левую, пробитую, ступню, свело судорогой.
— Это он, — сказала селькупка и качнула головой. — Выйдите. Скажите второй, чтобы следила за детьми лучше, а не то своих не дождется. Девел украдет ее материнство. И позвоните старому, пусть не волнуется, ладит дела до конца.
Тщательно обойдя Никаса спиной к стене, мужчины покинули кухню, ведя между собой парня, как при обстреле.
— Да не бойся ты, — сказала селькупка, взглянув на согнувшегося Никаса. Она достала из кармана носовой платок и промокнула его лоб. — Нас не бойся, — многозначительно добавила она. — Садись за стол.
Никас, не чувствуя под собой ног, сел на предупредительно подвинутый стул.
Женщина чем-то орудовала у стойки. Выше над ней довлели полки, плотно заставленные банками. Никас видел столько заварных трав только в китайских магазинах. На едва дышащей плите что-то тихо побулькивало в большой десятилитровой кастрюле. С крючков на стенах свешивались сушеные корневища и разноцветные ромбические вышивки. На полу лежали мудреные половики. Атмосфера становилась почти волшебной.
— Откуда вы…
Он прервался. Перед ним оказалась кружка.
— Что это? — спросил он, чувствуя приступ злости на ситуацию. — Какой-то полыни наварили? Отвары из роголистника тернового?
— Это черный магазинный чай, — ответила женщина.
— А-а.
— Отвары тебе теперь вряд ли помогут.
Никас чуть не поперхнулся и отодвинул кружку.
— У меня такое впечатление, — сказал он, стискивая зубы, — что вы хотите мне что-то сказать. Как вы узнали мое имя?
— Мы всех в этом доме знаем, — невозмутимо ответила хозяйка, подвигая к нему вазу с финиками и садясь напротив.
— О-о-о, — протянул Никас, храбрясь, беря сразу два финика. — Сколько мрачной таинственности и неясного намека на скрытые силы в этом заявлении.
— Мы просто хорошо общаемся с участковым, — терпеливо сказала женщина. — Каждый человек имеет право знать, с кем он проживает в непосредственной близости. Никому не хочется жить рядом с наркоманами или извращенцами. У нас тут, между прочим, дети.
Огромным усилием воли Никас удержался от немедленного бегства. Вместо этого он ощерился.
— Тогда, быть может, — начал он снова, — вы хотите предложить мне закупать у вас героин? Но, должен заметить, я очень капризный. Морфин должен быть чистым. Только лабораторные условия. Сам героин — белый как снег. Только, значит, замечу, что отливает сереньким… А извращаться я готов хоть сейчас, только дайте мне кусок мяса и дрель.
Селькупка смотрела на него с выражением сострадательного долготерпения.
— Пожалуйста, — сказала она, — держите себя в руках. Я знаю, как он к вам относится. А еще я знаю, что — напрасно. Вы мухи не обидите.
Журналист отвернулся. Мух он действительно не обижал. У него вообще появилось отвращение к насилию.
— Извините, — неохотно проговорил он. — Могу я узнать, как вас зовут?
— Ни в коем случае.
Никас угрюмо замолчал и отхлебнул прозаичного, но вкусного чая. Ну? — спросил он движением бровей.
— Девел здесь, — сказала безымянная селькупка таким тоном, словно ожидала от Никаса немедленного комментария по этому поводу.
Журналист, однако, таким поворотом чайной беседы оказался обескуражен. Он сделал вопросительный жест рукой.
— Это ваш родственник? — решился он.
— Думай, что говоришь! — прошипела хозяйка. — Не запирайся, Никас. Скажи, зачем он пришел к тебе. Мы должны знать. Другие не знают, ты можешь наплевать на их безопасность. Но мы видели его. Сегодня ночью он прошел мимо наших дверей! Мимо наших судеб! Один его взгляд вызывает порчу. А детей он травит просто своим присутствием. И ты смеешь лгать, притворяться, да еще и оскорблять нас!
Никас медленно облизал губы и сказал:
— У вас кастрюля не выкипит?
— Не увиливай! Мы проследили его до твоей квартиры! Что у тебя за дело с Ним?! Отвечай!
Может мне и это все мерещиться, подумал журналист с некоторой даже бесшабашностью.
— Почему ты молчишь? — не отставала селькупка.
— Послушайте, вы мне надоели. Я чувствую, что должен отыгрывать какую-то роль, но не знаю слов. Я сегодня не очень хорошо себя чувствую. Возможно, не замечаю каких-то намеков. Может быть, вы зайдете ко мне завтра, или я зайду к вам. Сегодня вечером я почитаю что-нибудь из мифологии. Как вы сказали, Девел? Мы обязательно обсудим его роль в вашей культуре. А сейчас давайте поговорим… ну хотя бы о чае. Что за сорт? Отличная штука.
Пока Никас говорил, выражение
