Приглашённая - Юрий Милославский

Я понимал не всё – и понимания моего хватало ровно настолько, чтобы признать: ничего подобного, да еще в такой форме, он – в моем присутствии, со мной – говорить был не должен, да почти наверное и не стал бы. Но Марик вел себя так, словно бы рывком ошибся дверью – и его ошибку подтверждала неуверенная, тоскливая озабоченность, с которой он, не переставая, впрочем, делиться со мною своими замыслами, то и дело осматривался по сторонам, стараясь не подавать виду, насколько он оконфужен.

Этот человек был по-своему добр ко мне; он меня выручил.

По-своему оказал мне поддержку и обычно невозмутимый владелец галереи «Старые Шляпы». Несомненно, так оно и получалось. Но все это чересчур (для меня) явно было означено вихревым возникновением какой-то дурнотной путаницы-раскачки в их головах, частичной потерей управления – и заносом в непроизвольную говорливость, что поразило меня еще утром в Нортоне Крэйге, а днем – и еще сильнее – в моей Сашке.

Зато я был теперь свободен для всего дальнейшего, как только придет для него черед.

Персональный куратор позвонил мне с дороги. Он начал с того, что назвался Майком. Собственно, его первая реплика, услышанная мною сквозь перемежающийся автомобильный гул в сопровождении музыки и пения, была такой: «Привет, Ник; это Майк, ваш куратор». И музыкальный шум еще усилился; говорящий со мной по телефону из машины не взял на себя труд немного умерить громкость; напротив, он, казалось, совсем не хотел, чтобы телефонная беседа помешала ему в наслаждении концертом. Поневоле и я был вынужден прислушиваться. В машине покуда незнакомого мне Майка пели русский романс – чего доброго, тот самый, который предпочитал мой покойный тесть. Впрочем, это были скорее домыслы: ни слов, ни мелодии я вследствие помех как следует разобрать не мог. При этом я обратил внимание, что персональному куратору был свойственен британский простонародный акцент с его лепетом и растяжкой, с его выраженными открытыми «ай» там, где у нас, американцев, стояло «эй». И в довершение всего он с полуфразы перешел на русский.

– Вы, м.б., хотите, чтобы мне было удобнее? – поинтересовался я.

– О-o, нет! – ответили мне почти сразу, вновь по-британски, но уже при выключенной музыке. – Просто мне бывает противно говорить на языке моего детства и юности, моих родителей, учителей, соучеников и всего этого говна. А вам разве никогда не бывает противно от родного языка?

И куратор засмеялся – весьма радостно, почти, как принято выражаться, по-детски, но любезным и легким манером. Мне ничего не оставалось, как откликнуться на его смех, потому что сказанное было забавной – и несомненной – правдой.

– Я занимался русским полных восемь лет, – продолжил Майк. – Первые пять лет в университете NN. Но из-за этого мне пришлось на целых три года уехать в Москву, переучиваться.

– ?

– Потому что в NN меня научили разговаривать на языке киевских или, может быть, одесских евреев. – Я опешил. – И никто меня заранее не оповестил о такой программе занятий. Я обожаю евреев; это мой любимый народ, и если я когда-нибудь женюсь, то только на еврейке! – Автомобиль куратора, судя по звуковому фону в трубке, стоял в заторе. – Но согласитесь, что если профессора – натуральные носители языка вас убедили, что на разговорном русском можно поздороваться «Ой, приветик!», – здесь уж я не смог подавить хохот: это была в своем роде блистательная имитация, – а высказать недоумение можно фразой «Здрасьте, я ваша тетя!», – куратор, как видно, вошел во вкус, – то согласитесь, что вас в известном смысле подвели. Перед самым дипломным годом я записался на летние курсы при МГУ: прежде всего я там рассчитывал достичь успеха с московскими девушками – но скоро мне стало ясно, что со мной случилось, и одними летними постельными курсами не обойдешься.

Куратор предложил безо всякого стеснения прерывать его, если презентуемая им языковая манера покажется уж очень гадкой – или мне станет невтерпеж не только слышать, но и самому произносить русские слова.

Перемены в наборе шумов показали, что затор ослаб и автомобиль куратора тронулся с места.

– Николай, я поехал дальше по всяким делам, – концерт возобновился, – а вам я сейчас сброшу на «мыло» кое-какие предварительные бумаги: что-то прочитать, что-то подписать; и завтра – жду вас к одиннадцати. Знаю, что начинать работу надо с утра, но не хочу ни себя, ни вас заставлять рано подниматься. Мы с вами всё успеем; эмигранты из цивилизованных стран должны друг друга поддерживать.

Полученные мной от куратора документы открывались стандартной преамбулой: «…Обратился добровольно; полагаю, что мне помогут; никаких претензий в случае, если побочным эффектом усилий по оказанию мне помощи станут такие явления, как психологический дискомфорт и легкие формы депрессивного/стрессового состояния, как то: бессонница, расстройства настроения, отсутствие аппетита, проявляющиеся сроком от 7 до 12 дней с момента принятия Фондом мер/действий по оказанию мне указанной помощи. Я также утверждаю, что известная мне деятельность Фонда не вступает в противоречия с моими религиозными верованиями, равно и политическими, нравственными и какими бы то ни было убеждениями». /…/

Эти-то вынесенные на особую страницу положения мне и предстояло подписать в оригинале.

За преамбулой следовали исходные данные и credo Фонда [38] . Здесь, в частности, указывалось (привожу в извлечениях), что он, «Прометеевский Фонд», есть «международная правозащитная организация, осуществляющая свою деятельность на территориях государств Европы, Северной и Южной Америк, Юго-Восточной Азии, Австралии и Новой Зеландии. После падения коммунистической системы, с начала 90-х годов XX века, “Прометеевский Фонд” распространил свою активность как на страны Восточной Европы, так и на территории бывшего СССР.

Штаб-квартира “Прометеевского Фонда” размещается в… (… США), где Фонд инкорпорирован в качестве бесприбыльной добровольной правозащитной организации, предоставляющей безвозмездную помощь тем лицам, чьи неотъемлемые права, по их мнению, были нарушены при обстоятельствах, от них не зависящих, и без их ведома и согласия».

/…/

«Философия “Прометеевского Фонда” как организации правозащитной состоит в том, что помимо всем известных, признанных и внесенных в соответствующие перечни прав человека существует множество и таких прав, притом могущих по справедливости быть отнесенными к основным (основополагающим) и неотъемлемым, которые по разным причинам не были еще осознаны в этом качестве их носителями, т. е. людьми, человеческим сообществом, и потому до сих пор не являются признанными и таким образом постоянно и грубо нарушаются. Основатели Фонда исходили из того постулата, согласно которому область прав человека бесконечна и многообразна, как жизнь, или, иначе говоря, эта область ограничивается только тем, чем ограничивается самая жизнь человека, а именно – физической, телесной смертью. Все права человека могут и должны быть осуществлены, и потому они, будучи по тем или иным причинам попранными, нуждаются в защите и поддержке для их осуществления и восстановления, до тех пор пока носитель их – человек – сохраняет свою жизнь. Поскольку тело индивидуума умирает, постольку и права его утрачивают возможность осуществиться. Это всем известное обстоятельство заставляет нас обратить внимание на явление, обычно ускользающее от внимания даже подготовленных наблюдателей и специалистов в области защиты прав человека. В самом деле, при столкновении с практикой осуществления – и нарушения – этих прав мы не можем не отметить, что препятствуют этому осуществлению силы, либо исходящие от человеческих же учреждений, как то: систем государственной власти, религиозных институций и пр. и/или исторически/традиционно возникших общественных групп (напр., семьи), либо те силы, которые в разные периоды истории человечества именовались по-разному (в “Прометеевском Фонде” они определяются как явления Сил Природы, в отличие от Сил Разума). Именно от этих Сил исходят наиболее вопиющие нарушения человеческих прав, но многообразие и крайняя изощренность методов, которые эти Силы используют, лишая человека даже самой возможности заметить, что его права нарушаются, и более того – узнать, в чем заключаются эти права, порождают довольно сложную коллизию. Поскольку определенный человек, не сознавая того, что он обладает определенными правами, которые постоянно нарушаются указанными Силами, не обращается по этому поводу с протестом и с требованиями о восстановлении этих прав, постольку и наш Фонд, следуя своему уставу, не может оказать этому человеку никакой определенной существенной помощи и вынуждается ограничиваться самой общей поддержкой. Эта последняя, однако, не лишена смысла. В своей постоянной разъяснительной работе Фонд исходит из принципа, что Силы Природы, создав человека разумного и тем самым наделив его способностью к получению и накоплению знаний, не должны препятствовать тому, чтобы наделенный разумом и при его посредстве – знаниями человек совершенствовал своe постижение законов мироздания, исходящих от этих Сил. Иначе говоря, Силы Природы не должны препятствовать Силам Разума познавать самих себя. Мы, однако, знаем, с каким трудом развивается этот процесс, какие усилия приходится прилагать Силам Разума, чтобы шаг за шагом расширять область прав человека в его постоянной борьбе с Силами Природы. Но с каждым годом возрастает число индивидуумов, узнающих о том, что у них имеется гораздо больше прав, чем им представлялось совсем недавно, и понимающих, что эти права их систематически нарушаются. Впрочем, одного понимания недостаточно. Индивидуум должен четко осознавать, в чем состоит это нарушение, и, не ограничиваясь простым недовольством, активно искать путей восстановления этих его попранных прав. Если подобное осознание ситуации обретает конкретную форму, тогда и Фонд в состоянии оказать такому индивидууму необходимую помощь, разумеется, в пределах своих возможностей».