Приглашённая - Юрий Милославский

В баре персональный куратор почти исключительно перешел на английский; к русскому же языку в этом разговоре он обращался всякий раз, когда желал обратить мое внимание на что-либо, в особенности этого внимания заслуживающее. Подчеркну: куратор был и оставался совершенно трезв и, очевидно, не намеревался подпоить меня. Он лишь показывал, что ему скрывать нечего, да и у меня нет причин отгораживаться, ибо мы с ним вышли за пределы всех мыслимых недомолвок. Уже после первой дозы некоего изысканного шотландского виски – это был, скорее всего, Glenlivet, но, очевидно, из ряда вон выходящий: по поводу правильности его хранения и надежности поставщика куратор вполголоса, сохраняя при этом подчеркнуто скептическую мину, совещался с ответственным за напитки, – итак, приняв по первой, мне предложили вторую – выпить на «ты».

– /…/ Патриция просила, чтобы я с тобой подружился. Она еще ни о ком так не говорила… Она тебе очень сопереживает. Ты по возрасту годишься мне в старшие братья, даже в отцы; но я бы и сам охотно… стал твоим другом, даже если бы Патриция ничего мне не сказала. Когда ко мне пришли записи, связанные с твоим ходатайством, я ее лучше понял. И тебя, Ник. Ты не боишься своего, так сказать, прошлого и даже не считаешь его прошлым. У нас – ты же знаешь – люди опасаются настоящего, делают всё, чтобы обезопасить себя от будущего, но страшатся до паники – как раз прошлого. Своего прошлого. И вообще прошлого. Отсюда все эти е…ные поговорки насчет того, что, мол, прошлое надо уметь забывать, боязнь своих старых домов, своих старых вещей, всего, что не новое . На этом все построено – ну ты сам знаешь… Комплимент куратора был, несомненно, очень лестным, но правда состояла в том, что я-то находился в довольно выгодных условиях. Ведь «прошлое» – т. е. собирательное название основного набора элементов, из которых только и состоит человек, – подвергается постоянному, весьма интенсивному кислотному воздействию окружающей нас среды «настоящего». Чем это «настоящее» нейтральней по отношению к погруженному в него «прошлому» человеку, тем легче последнему уцелеть. Мне удалось покинуть свое исконное «настоящее», к разъедающему воздействию которого мы в особенности чувствительны. Поэтому разъедание «настоящим» в моем случае было минимальным. Я находился в нейтральной, практически безразличной к моему составу среде. В ней не болело, не страдало, не разрушалось, не погибало (иначе говоря, не изменялось, не разлагалось, т. е. не превращалось в «настоящее», а затем в «будущее») ничего, что было бы для меня существенно, ко мне прикосновенно, а значит – могло послужить катализатором опасной реакции с моим участием.

Куратор принялся рассказывать о своей семье, называя при этом отца и братьев «тупыми скотами», а мать – «дурой». По его словам, они вовсе не были настолько уж скверными людьми; но его с самого детства приводила в бешенство (и/или нагоняла тоску) их унылая приземленность. Русскому это понять сложно; у вас даже нет подходящих слов для подобного состояния, качества личности. Дубина стоеросовая? Мудила? Я предложил куратору известное мне чуть ли не со второго класса средней школы местное словечко « притыренный ». Выслушав мои пояснения, он безнадежно отмахнулся: нет, это всё не то – такими могут быть очень сообразительные и ловкие люди. И у нас тоже нет ничего подходящего в словаре; но по причинам прямо противоположным: у нас – потому что мы почти все такие , а у вас – потому что таких совсем мало. Каких таких ? А вот таких ! У вас психологически необычайно богатая, многосложная ткань жизни – и я тоже всегда мечтал быть богатым и сложным, но не знал, как этого добиться. И ум здесь ни при чем, среди вас дураков, кажется, еще больше, чем у нас. Это вопрос… интенсивности и основной направленности чувств. Вот ты, как почти всякий настоящий русский, способен на… высокие чувства. Но! Не считай и меня дураком! Я в состоянии понять, что «высокие» – не означает обязательно «возвышенные», «хорошие и добрые», – они могут быть – и обычно бывают! – невероятно грязными и подлыми, но почти никогда – «низкими», идущими параллельно почве, такими, как в большинстве случаев у нас. Это здорово! И этому я завидую. Но только из-за своего чрезмерного психологического богатства вы и проиграли нам третью мировую – психологическую! – войну, и это – непоправимо. Вы не справитесь с нами, Ник. У вас все еще есть слишком много незащищенных мест, куда вас можно бить, за что прихватить. А мы психологически устроены иначе, и потому вы ни за что не сможете до нас добраться. У нас некуда добираться , Ник. Мы как беспилотник, понимаешь? Нас, конечно, можно сбить, разбомбить, забросать ракетами, но для вас никакие силовые действия сейчас не осуществимы.

Пожалуй, он был в чем-то прав. Но, как уже знает читатель этих заметок, сам я отродясь не бывал слишком склонен к т. н. застольным беседам, да еще какого-то непомерно политического свойства. И, если бы не владеющая мной уверенность, что куратору известна эта моя неприязнь, я давно обратился бы к нему с просьбой – распрощаться и перенести все дальнейшее на новую нашу встречу. Но от меня, как видно, ждали дружеского терпения и внимания, и я был готов проявить их в любой доступной мне форме. Меня начиная с детского сада учили быть другом своих друзей. Притом же Майк был университетским великобританским человеком и, возможно, привык то и дело черпать аргументы для своих построений именно в замысловатых отвлеченностях.

– …Поэтому наш Фонд помогает сегодняшним носителям высоких чувств , – в очередной раз подмигнул мне куратор. – Результаты наших исследований предоставляют им уникальную возможность воспользоваться наиболее попранным человеческим правом – как в случаях, подобных твоему. От нас потребовались колоссальные усилия, чтобы этого достичь.

Я счел своим долгом поинтересоваться, в чем же состояли главные трудности, которые довелось испытать Фонду в его постоянных трудах. Куратор пояснил, что трудности эти носят неустранимый характер. Их невозможно преодолеть, но допустимо учесть.

По его словам получалось, что – я излагаю в самых общих чертах – положение таково. Специалисты Фонда смогли экспериментально подтвердить, что в мире на всех уровнях постоянно действует внешняя корректирующая система, расположенная, условно говоря, по периметру всякого мало-мальски значительного явления, на его крайней границе. Изменять и подчинять Силы Природы, в том числе и природы собственной, мы можем исключительно внутри этой границы. Как только наши поступки грозят нарушить пограничную линию или даже слишком приближаются к ней, система включается – и проводит необходимую корректировку, причем проводит ее с чрезвычайной осторожностью, латентно, не давая себя заметить, но всегда с непреодолимой силой, исключающей какую-либо возможность противостоять ей. Беда в том, что мы не знаем, где в точности пролегает эта граница. О самом ее существовании мы можем судить лишь aposteriori – по действиям корректирующей системы. Но их-то надо еще распознать. И наибольшая трудность заключается в том, что эта граница не является неподвижной. Она «мерцает»; ее линия непостоянна, т. е. она перемещается. И уловить порядок этих перемещений мы также еще не можем. Но «Прометеевский Фонд» в своей работе всегда учитывает существование глобальной корректировки человеческих действий. И не только действий.

– Вот, например, с пищей, которую мы едим, да? Это даже дико подумать, Николай! – Я взял на заметку, что русский язык персонального куратора, предмет особой его гордости, вовсе не был столь безупречно нейтрален, как ему это, скорее всего, представлялось. Некогда встреченные им в Москве отчасти простоватые, но, вероятно, хорошенькие особы (манера русской речи куратора была выражено дамской) наложили характерный отпечаток и на его словарь, и на его интонации. – Уже довольно давно как не очень большой секрет, и все, конечно, знают, что с едой нехорошо. Но как нехорошо? Фонд сразу получил настоящие результаты, если уж это ему понадобилось. 75–80 % того, чем нас кормят, вообще смертельный яд. Не, как говорят, «вредно», а действительно ядовито. И это не какие-то примитивные продукты из супермаркетов и KFC – а ваши KFC страшнее любого Big Mack’a, – а в целом; даже дорогая провизия, более-менее равномерно, – вся! Почти все люди должны были уже давно сдохнуть от опухолей во всех органах, ослепнуть, получить кровоизлияния в мозг; у них должны были отказать печень, почки, желудок, сосуды, железы – или им надо не жрать ничего и сдохнуть от голода. И это объективные исследования продуктов питания, Николай. По всей земле.

– Но так как ничего подобного не случилось, то?..

– Нет. Совсем не то. Продукты исследованы правильно. Это люди стали другими, неправильными. Если бы сегодняшней жратвой стали бы кормить без предупреждения моих прабабушку с прадедушкой, они бы через неделю-другую умерли. А мы болеем, но массово не вымираем.