Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 2 - Юзеф Игнаций Крашевский

Я должен был постоянно стоять у двери на страже, чтобы к ним живая душа ни под каким предлогом приблизиться не смела.

Хоть апрель был уже на исходе, в том горном краю ещё веяло зимним воздухом; нужно было топить большие камины, а они нашлись не везде. В стенах был пронизывающий холод, но паны и мы тулупов не снимали, даже за столом.

Почти одновременно в прекрасный день 17 апреля все прибыли Левочи, хотя скоро потом, как это в том месяце не новость, небо нахмурилось и пошёл снег.

Владислав, самый старший, хорошо, пански и здорово выглядел, как обычно люди, у которых нет забот, либо не дают им доступа к сердцу.

С его губ почти не сходила улыбка. О нашем пане я могу только то сказать, что с того времени, как стал королём, у него прибавилось величия и гордости, а своего молодого задора и лёгкости не потерял.

Сигизмунд уже в то время ходил важный, насупленный, как позже всегда. В этом также можно было почувствовать будущего короля, хотя в то время он держал только Силезию, и если ему что-то хотели дать, то, пожалуй, только Валахию, завоевав её для него.

О Фридрихе я уже много говорил и не нуждаюсь в повторении. Вместо Мариануша, которого он с собой обычно возил, для компании в дороге с ним был теперь младший Крицкий, хотя на совет его не пускали.

Наконец почти по-княжески ехал за ними наш Еxperiens, староста Гостинский, хоть недомагающий, потому что после тех трудов и путешествий, какие преодолел в жизни, силы уже исчерпались. Ольбрахту всегда хотелось как можно скорее бремя серьёзных дел стряхнуть с плеч, дабы насладиться хорошим настроением, но все в этот день были уставшими, а после долгой разлуки братья хотели побыть в обществе друг друга. Стол у меня был приготовлен и еда готова; когда они за него сели, не заметимли, как наступила ночь.

Чешский король рассказывал о первых своих годах в Праге. Было что послушать о разных брачных проектах, с какими ходили вокруг него, Ольбрахт уже гадал о будущем, Сигизмунд молчал и больше слушал, чем говорил, порой бросая мудрое слово. Больше всех смешил Фридрих, да и Каллимах после доброго вина, согрев слабый желудок, начал демонстрировать своё остроумие.

Однако в тот день ни до каких совещаний не дошло; только решили, не откладывая их уже, приступить к ним на следующее утро, и не расставаться, пока не доведут их до хорошего конца.

Когда уже собирались расходиться спать, мой государь спросил громко Чешского, была ли у него в Праге красивая девушка. Сигизмунд отошёл, будучи не любопытным, а трое остались с Каллимахом, долго ещё смеясь и рассуждая, которым женщинам следует признать первенство.

Итальянец и король голосовали за итальянских, чему я не удивлялся, потому что знал, что после того ужина, когда он видел Лену на коленях юноши, Ольбрахт три недели знать её не хотел, а потом дал себя одурманить и вернулся к ней.

Назавтра, едва съев полевку, они приступили к совещанию. Я стоял на страже у двери и ни одно слово из того, что говорили, не проскользнуло мимо моих ушей.

Наш Ольбрахт, когда хотел, был очень красноречив, а в этот день приготовился горячо и изысканно поддерживать дело. Он начал с того, что в силу их обязанности и хорошо понятного собственного блага, сильно, крепко и стойко схватиться за руки, согласно идти вместе и все силы обращать против любого врага одного из них.

— Я вызывал к нам Александра, — прибавил он, — потому что не исключаю, что он рано или поздно будет в союзе, литвины его оттащили, не желая ни в чём дать Польше первенство, поэтому мы сейчас без него должны заключить союз и провести совещание. Если он захочет позже вступить в нашу унию, мы откроем ему объятия.

Господь Бог не напрасно благословил наше племя, литовский род получил польскую, чешскую и венгерскую короны, но этого не достаточно. Напротив нас стоит захватчик, бродяга, язычник, турок, который уже затопил часть земель, какие нам принадлежат, они наши родственники и Бог нам предназначил быть наследниками.

Не иначе понимаю свой выбор королём Польши, только как указание и наказ, чтобы разгромил язычника и освободил стонущий народ от позорной неволи. Я знаю, что это дело трудное, но великое! Audaces javat fortuna! Я не один. Нас четверо, а королевств, которые нужно завоевать, больше, чем нам нужно.

Они слушали, когда он долго и красиво говорил, никто не перечил, Владислав делал знаки согласия, Фридрих, который уже не раз, должно быть, это слышал, улыбался. Глаза Сигизмунда были уставлены в стол. Он вовсе не разогрячился от новости брата, на первый взгляд был холоден.

Каллимах делал такие разные движения, точно его это немного выводило из себя. Только в конце, когда Ольбрахт начал уже провозглашать будущие триумфы и захватывал Константинополь, итальянец шикнул.

Все к нему повернулись. Он заговорил:

— Это всё очень хорошо, но до сих пор это vigilantium somnia! Чтобы осуществить гигантские завоевания, не испытывая в них затруднений, не созывая каждую минуту съезды, панов Совета, с чего-то следует начать. Нужно навести порядок у себя дома и ввести иную власть. Вы, милостивый король, — сказал он, обращаясь к Ольбрахту, — хотите и должны быть головой и вождём этого союза, а посмотрите, государь ли вы дома?

Чем вы распоряжаетесь? Польский король — рисованный король, он никто; венецианский дож больше него имеет власти и свободы.

— Вы мне это уже много раз повторяли, — ответил Ольбрахт, — но как этому помочь?

— Я это неустанно повторял вашему покойному отцу, — добавил Каллимах, — ваше величие и счастье так лежат на моём сердце, что до изнурения и смерти я об одном буду кричать, как тот римлянин, который повторял: «Delenda Carthago» — я же говорю: «Delenda libertas polonorum». Пока они имеют свободы, вы, король, невольник.

Ольбрахт опустил глаза.

— А как же добиться освобождения? — вздохнул он.

— Нужно идти, и дойдёте, — говорил горячо Каллимах. — Поэтому думаю, что говорить сегодня о турке, о Валахии, о войне слишком рано, а сперва нужно взяться за более срочные дела, уже нечьего оттягивать, землевладельцы и вельможи пронюхали опасность… нужно действовать, стать господином в доме. Без этого войны и завоевания — мечта. Я знаю, что от одной угрозы их сократить, рыцари заранее приготовят на будущие съезды ещё большие привилегии, чем когда-либо требовали. Нельзя ждать, пока они выступят с ними!

Ольбрахт помрачнел, а Владислав мягким голосом, обратившись к Каллимаху, спросил: