Последнее лето в национальном парке - Маргарита Шелехова

— Хорошая новость? — спросила я его.

— Честно говоря, не хотелось попадать в сложную ситуацию.

— Андрей, ты в полной безопасности — никаких сложностей, ловушек и обменов визитками. Но следующим летом я опять в Пакавене, и, если ты не против…

— Ну, если ты гарантируешь мою безопасность, то я не против. С такими, как ты, бывалыми, иметь дело — одно удовольствие!

— Вот именно, — ответила я с широкой улыбкой, — особенно, если не подчеркивать этого лишний раз.

В это время стены дома снова затряслись под ударами грома, а потом в комнате воцарилась зловещая тишина, будто вся Пакавене одновременно проиграла в карты и застрелилась.

— Не хотела тебя обидеть, — сказала я, подведя итоги, потому что никогда не видела его таким озябшим.

— Я боялся последствий твоих приключений в Неляе.

— Говорим одно, делаем третье, думаем второе. Мне бывает сложно тебя понять.

— У тебя, и впрямь, глаза бывают деревянными. И это теперь единственное, что может усложнить мою жизнь.

— Эх, хорошо смотреть фильм «Чапаев» — ежу понятно, кто там наш, а кто не наш.

— Да, уж, — согласился он, пододвинувшись поближе, — когда все наши, и все неважные — охренеть можно!

В этот момент Андрей Константинович был неотразим, как омут в глазах утопленницы. Блажены добродетельные лошади страны гуигнгнмов — нищие духом, не ведают они упоительного единства грязненьких еху, сплетенных в теплые пульсирующие шары. Без лжи, сомнений и соленой пищи — как понять им сладость слияния плоти и духа, когда все мое — это твое, а твоего уже не существует, потому что оно мое, и так по кругу в замкнутом цикле, и вопрос только в мере вероятности пребывания системы в данном состоянии, но кто же задает себе вопросы, вертясь в центрифуге?

Короче говоря, надвигалась попытка очередного душевного сближения, и я снова была на грани провала, как товарищ Бользен-Исаев-Штирлиц в одном из семнадцати мгновений весны, но свист в зале уже усиливался, зрители в нетерпении топали ногами, и выходить за рамки игры представлялось столь же нелепым, как и отдаваться в умелые руки Папы Мюллера. Снимет стружку и распнет на веревочках, а там уже играй, что прикажут — от Анны Карениной с ее непременным паровозом до любимой женщины механика Гаврилова, которая так до самого вечера и пронадеялась.

— Ладно, садись завтракать, раз ты свой в доску. Я поем попозже, — пресекла я коллективную попытку игроков полюбоваться сакурой во время штрафного удара.

Андрей надел теплую ковбойку с длинными рукавами, скрывшими бинты, и выглянул в окно. Дождик зверел на глазах, и Барон, ожидавший окончательного решения своей участи, скучая в дверях сарая со старым Станиславом, воспринял призыв с энтузиазмом. Этот сучий сын пользовался своим положением любимого дитяти совершенно беспардонно, и даже Баронесса далеко не всегда могла противостоять. Я решила не присутствовать.

— Полежу, пожалуй, с полчаса в твоей комнате, пока ты будешь охмурять моего друга. Больше пятнадцати капель ему не выдавай, Баронесса будет против.

— В такую погоду хороший хозяин и собаку не выгонит, — подумалось мне с дрожью уже под одеялом, я представила скукоженную фигурку Джейн Эйр в зарослях мокрого холодного вереска и тут же вошла в роль.

— Боги, боги мои! — плакала сиротка, — Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами! Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью…

А ночь густела, как тень черной лошади на руинах химических элементов, и страшные трясины Мурхауза ползли к моей постели, выбрасывая перед собой скользкие прогнившие кочки, и ужас тонущих вересковых песков был моим ужасом, но я знала правила игры, и огонек все же загорелся. Протянув руки, я нащупала твердую каменную массу — это был новенький театр Папы Карло, и там, за кулисами озябших артистов кормили горячей бараньей похлебкой с чесноком. Благодатное тепло незамедлительно разлилось по моему одеревеневшему тельцу, и напряжение последних часов ушло в сырую землю под театром, куда уходили и высоковольтные молнии с грозного балтийского неба.

Не повезло в эту ночь только Шарлотте Бронте — она попала под проливной дождь у водопада в нескольких милях от Хауорта, сильно простудилась и умерла в марте 1855 года на руках Артура Белла Николлса, не успев воплотить в жизнь те представления о любви, которые жили в ее душе.

— Все люди должны умереть — прокомментировал эту ситуацию унылый голос Карабаса Барабаса — он все еще мок там, в Скагганакской пропасти, под холодным дождем, не в силах отодрать бороду от клейкого соснового ствола.

— Но все же просится слеза, — возразила я ему, подсушивая у камина длинные голубые локоны со слипшимися бантиками, — такое, уж, чувствительное лето, доктор, выдалось!

Пьеро тут же раскуксился, и его контактные линзы вывалились в тепленькую слезную лужицу.

Арлекин сочувственно засопел наглым, как у Сирано де Бержерака, носом и стал судорожно шарить руками по помещению в поисках стеклышек.

— Не напрягайся ты так, — предложила я ему, вытаскивая блудливые клетчатые ручки из-под своей юбки, — отдохни вместе с мистером Рочестером.

Убедившись в твердости моих викторианских позиций, все зевнули и разошлись, и я не заметила, как задремала под шум дождя, а когда проснулась, то, к своему изумлению, обнаружила в соседней комнате еще не расставшихся друзей, плавающих в густом дыму. Расстаться они уже и не могли по причине крайне плохой ориентации в пространстве. Судя по пейзажу на столе, от моих спиртных и съестных запасов остался пшик.

— А кто рылся в холодильнике?

— Я, — с глубоким достоинством ответил Барон, — но с разрешения хозяина.

Поглядев в мутно-голубые глаза хозяина, я сформулировала свои чувства следующим образом:

— Да, хотела, как лучше, а оказалось, как у всех! — и в это время под окном раздался голос Баронессы.

— Марина! Не знаешь, случайно, где Барон?

— Подымайся сюда, я сама его только что обнаружила.

— Ну, вот! — объявила Баронесса, взглянув на компанию, — теперь у тебя, как у всех.

Голос у Баронессы источал мед — сама приятность, искренняя подколодная радость за подругу и готовность поделиться бесценным опытом. Учуяв, что запахло жареным, хозяин вынул четвертак.

— Покажи-ка Марине ту пестренькую шапочку с шарфиком, я планирую зимой частые лыжные прогулки.

— Иными словами, пошли вон! — уточнила Баронесса, прихватив на развороте купюру, — не возражаешь, если наш у тебя тут и отоспится?

— Да, собственно говоря, я уже ничего здесь не решаю. Разве что ваш фамильный горшок сюда притащу.

— Не надо горшка, — хором запротестовали собутыльники.

Дождь уже кончился, Виелонис у баньки рассказывал нашей нижней старушке, «кто is who», а она внимательно слушала его из кухни, и мы постарались невидимо для спикера ускользнуть через двор Гермине в Вельмин дворовый флигель. Я поняла, наконец, причину непомерного энтузиазма Баронессы, так поразившего меня позавчера вечером. Она приторговывала среди знакомых модными вязаными шапочками, и, видимо, довела это до сведения Андрея. Я обожала Баронессу, мне самой такая предприимчивость и не снилась. Баронесса рассказывала, что свой первый бизнес-урок она получила, будучи практиканткой скорой помощи.

— Хочешь посмотреть, как три рубля из воздуха появятся? — спросила ее маститая наставница, и Баронессе стало интересно.

— Видишь, цветочным мылом по десять копеек на углу торгуют? Бери десятку и притащи сюда коробку.

Баронесса сгоняла на угол, и купила сто кусков мыла, которые на станции скорой помощи пошли уже по тринадцать копеек. В следующий выезд ее наставница уже натягивала на себя обновку, приговаривая деловито и сладострастно:

— Шикарная женщина — это у которой под рейтузами колготки без дырок.

На Баронессу это произвело неизгладимое впечатление, однако, она тут же решила, что спекуляция — это не ее профиль, и честный приработок без уплаты налогов куда достойнее ее происхождения.

Вязаная шапочка оказалась вполне приемлемой, а после примерки мы пили чай и обсуждали особенности существования доньи Флоры с ее двумя бразильскими мужьями, первый из которых, шустрый горячий мертвец, все еще посещал по ночам бывшую супругу. Живой супруг был человеком правильным, образованным и весьма сдержанным, но бедняжке одинаково хотелось обоих. Как говорит мой коллега Сандро Раутьян, главной бедой женской психологии является стремление оптимизировать ситуацию одновременно по всем направлениям.

Более всего нас волновали, однако, отнюдь не стремления доньи Флоры — их мы уже обсудили прошлый раз, когда сдавали книгу в библиотеку, а описание любимого блюда обоих супругов — мокеки с пальмовыми листьями на маисовом масле. Баронесса умирала от желания приготовить мокеку и тут же ее съесть, хотя рационального объяснения ее порыву не находилось. Маис, широко распространенный в Союзе с хрущевских времен, проблемы не составлял. Проблему составляли пальмовые листья, и я поделилась некоторым опытом. Однажды летом, при полном отсутствии капусты на даче, я сделала голубцы из свекольной ботвы и листьев крупно-кочанного салата «Айсберг» (рекомендую добавлять в фарш, помимо риса, мяса и специй, рубленые свежие грибы, помидоры, сладкий перец, чеснок, лук и много зелени). Таким образом, замену пальмовым листьям теоретически найти было можно, но как найти замену тому, чего ни разу в жизни не пробовал?