Копье и Лавр - Федор Кукин

Остаток пути прошел в гробовом молчании. Окаста плакала.

Глава 15. Суд

— Окаста, дочь Ио, солдат Стратегикона. Повтори архонтам то, что сказала мне.

Фрасимах Аттал откинулся в кресле с высокой спинкой и опустил серебряный жезл. Десять архонтов могущественного Совета не переглядывались, не шептались. Только смотрели на обвинительницу.

Окаста выступила вперед.

— Я видела своими глазами, о архонты, что моя подруга и товарищ Ариста Гракх владеет силой виталофагии. В бою она пережила смертельное проклятие колдуна Хеменидов. Все мы знаем, что лишь боги и виталофаги не страшатся смерти.

— Следует ли понять это так, — спросил один из суровых старцев-архонтов, — что ты требуешь кары для своей сестры по ремеслу войны?

— Никто не прославит смелость и ум Аристы Гракх больше, чем я, — в голосе Окасты звенела печаль. — Эта девушка спасла наш город, в ее честь стоит воздвигнуть статуи. Но мой первый долг — перед законом Орифии. Нет такой любви, ради которой я предала бы закон. И по закону Аристу должно судить как существо, противное богам.

— Пусть подойдет обвиняемая! — велел архонт Фрасимах.

Ариста вышла на середину зала в сопровождении стражи. После всех потрясений, когда город все еще пребывал без защиты богов, архонты опасались пугать народ публичным процессом. Суд проводили за закрытыми дверьми каменных палат. В темном круглом зале правосудия не было мебели, кроме десяти кресел архонтов. Не было и света, кроме тусклых лучей, проникавших через маленькие круглые окна.

— Ариста, дочь того, чье имя мы предали забвению! Признаешь ли ты правду в словах Окасты или же хочешь оправдаться?

Ариста подняла взгляд на суровых мужей перед нею.

В последние дни у нее было много времени подумать над этим вопросом. По возвращении в Стратегикон Окаста сразу отправилась к архонту Атталу, дать показания. Аристу закрыли во второй комнате оружейной — той, которую раньше занимала Тамриз. С ней хорошо обращались, приносили лучшую пищу, подруги могли навещать ее. Никто этого не сказал, но Ариста знала: им жаль. Всем сестрам жаль. Тигона все время плакала. Жаль было даже Окасте: за день до суда она тайком принесла Аристе разбавленного вина.

Но что это меняло? Закон есть закон. Ее будут судить.

Она может лгать о случившемся и притворяться, будто не было того, что было. Никто, кроме нескольких сестер, ничего ясно не видел. Это будет слово против слова. Возможно, она спасется.

А что потом? После случившегося ей не разрешат остаться в Стратегиконе. Значит, снова на улицы, наскребать на похлебку и жить, зная, что потеряла друзей и место, где она что-то значила. Снова стать проклятой Гракх, никому не нужной, всеми презираемой.

Солгать означает позор, но и надежду на выживание. Сказать правду означает смерть, и только смерть.

— Отвечай же! — приказал ей архонт.

Ариста выпрямилась, подняла голову.

— Окаста рассказала то, что видела. Я осталась жива, когда колдун Хеменидов ударил по мне своими чарами. Их мощи было довольно, чтобы раскалить мой доспех добела. Но я выжила. Не знаю, каким чудом, и какая сила живет во мне.

Теперь архонты зашевелились. Кто-то в раздумье прижал к губам согнутый палец. Двое обменялись краткими замечаниями на ухо.

— Была ли ты отмечена милостью какого-либо бога? — спросил тучный архонт в правой части зала. — Быть может, наблюдала знамения, или на тебе были знаки, гласящие о покровительстве бессмертных?

— Только однажды. Хитрый Мегист привел меня к воротам Стратегикона. Больше я милостей от богов не видела.

Фрасимах Аттал подался вперед.

— Понимаешь ли ты, что значит твое признание? — голос его был полон гнева и скорби. — Если твое спасение не объяснить милостью богов, тогда…

— Остается признать, что я виталофаг, — ровным голосом договорила Ариста. — Логика велит заключить так. Я не вкушала человечьего сердца, но иных объяснений и сама я назвать не могу. Судите об этом как сумеете.

Полгода назад Аристе было бы страшно. Она знала, что стоит за этим признанием, каковы будут последствия. Полгода назад ей бы хотелось рыдать, браниться, проклинать судьбу.

Теперь же она просто устала. Устала от страхов и неизвестности. От мучительных вопросов, что она такое и кого признал в ней одноглазый колдун. На душе было тяжело, и жаль было, что рядом нет хоть одного близкого человека. Разве что Окаста, но какая же она близкая. Даже взглянуть в ее сторону боится.

По крайней мере, Ариста точно знала, чего она не хочет. Она не хочет больше лгать. И не будет. Отец и Стратегикон, каждый по-своему, объявили это правилом ее жизни. И сейчас следовать этому правилу было куда легче, чем выкручиваться, молить о пощаде или клясть свою долю. На душе было тяжело — но, по крайней мере, не было стыдно.

Головы архонтов склонились друг к другу. По полукругу высоких кресел прошел шепот. Совещание было недолгим.

Фрасимах Аттал поднял жезл.

— Поскольку нет свидетельств, противных словам Окасты, дочери Ио, и поскольку обвиняемая не отрицает высказанного против нее обвинения, Совет десяти признает Аристу из рода Гракхов виновной в богопротивном искусстве виталофагии! Если боги еще слышат нас, пусть будут свидетелями!

Архонт ударил жезлом в медный щит, поставленный подле. Гром от удара раскатился под сводами, и зал правосудия будто бы содрогнулся от тяжести страшного приговора. Иного ответа не последовало; слышать слова архонта было, похоже, некому.

Окаста уже некоторое время стояла беспокойно, вперив взгляд в пол, ожесточенно кусая губы. И в этот миг она не выдержала.

— Мудрые архонты! — вскричала она. — Не смею спорить с законным решением, но прошу о снисхождении в наказании! Ариста Гракх — это особый случай, она спасла меня и вас! Пусть ваша мудрость отыщет иную кару взамен обычной!

— Ты противоречишь себе, солдат, — заметил сухопарый архонт с высоким скрипучим голосом. — Не ты ли говорила, что закон Орифии для тебя превыше всего? Кто вправе менять его в угоду обстоятельствам?

Окаста замолчала, пристыженная, поймавшая себя в ловушку собственных слов.

Фрасимах Аттал обратил на Аристу взгляд, полный горечи и сострадания.

— Дитя мое. Закон суров,