Они делали плохие вещи - Лорен А. Форри

Весивший килограммов на пять меньше Оливера, буквально утонувший в просторной серой толстовке, он выхватил коробочку и унес ее в сад. В наступившей тишине было слышно, как звякнула крышка мусорного бака.

— Не имеет значения, — сказал Каллум, вернувшись. — Это не наше дело.

Избегая взглядов, он начал подниматься по лестнице. Напряжение, державшее всех на месте, как липкая паутина, спало. Холлис стащил с крючка куртку и вышел на улицу. Оливер в замешательстве выдавил в пустоту смешок, что-то пробормотал себе под нос и поспешил наверх. Лорна ушла следом, оставив Элли и Мэв наедине.

Они не смотрели друг на друга. Заговори одна из них, дом бы рухнул под тяжестью слов. Не нарушая тишины, Элли бросилась наверх, оставив дрожащую Мэв в дверях кухни собираться с силами, чтобы потом тоже уйти.

Серый дневной свет в комнате Лорны превратился в серые сумерки. Голод усилился, но выйти из комнаты казалось невозможным. Вот она вышла — и это привело к катастрофе. Лучше запереться и сидеть — и ее никто не побеспокоит, и она никому не помешает.

Она перечитывала один и тот же отрывок из «Хичкока», выделяя одни и те же фразы маркером. Но тут ее снова отвлекли — на этот раз голоса по ту сторону холодной стены, отделявшей ее комнату от комнаты Каллума. Голос Каллума и голос девушки. Мэв, подумала Лорна, если судить по разговору.

— Я же сказал. Мне действительно все равно.

— Но я хочу, чтобы ты знал правду.

— Я имею в виду то, что сказал. Это не мое дело.

— Но это было…

— Я не хочу сплетничать!

Что-то стукнуло в стену, и Лорна отпрянула.

Это намек на то, чтобы она прекратила подслушивать? Но они не могли этого знать. Однако теперь они говорили так тихо, что до нее доносилось только невнятное бормотание. Прижав ухо к стене, Лорна так увлеклась, что забыла про книгу и вспомнила о ней только тогда, когда «Хичкок» соскользнул с кровати и грохнулся на пол. Лорна опомнилась. Как глупо. Дома она никогда не вела себя так. Никогда.

В дверь неожиданно постучали. Голоса в комнате Каллума стихли. Лорна подняла книгу, загнула уголок страницы и открыла дверь.

Перед ней стояла Мэв в шерстяной зимней куртке. Снежинки покрывали плечи, как толстый слой перхоти, глаза опухли от слез. В руках у нее были две упаковки каннеллони.

— Рядом с пабом был открыт магазинчик. Не знаю, насколько они съедобны, но срок годности еще не истек, так что…

Она протянула упаковки Лорне.

— Спасибо. — Лорна взяла только одну упаковку. — Тебе ведь тоже хочется есть?

В конце коридора показалась Элли, направлявшаяся в ванную, но, заметив Лорну и Мэв, она развернулась и торопливо ушла.

— Я не очень голодна, — сказала Мэв, — возьми. — Она отдала ей вторую упаковку.

Слова застревали у Лорны в горле, но все-таки ей удалось произнести:

— Я тебе верю.

Еще она собиралась сказать, что ей жаль, что все так получилось, но не смогла. Мэв заколебалась, как будто хотела что-то сказать в ответ, но вместо этого стряхнула тающий снег с волос и, шаркая, пошла к лестнице. Она подумала о том, как было бы хорошо посидеть со всеми внизу. Но только ее присутствие никому не нужно. Даже Лорне. Ее дверь снова закрылась, а из своей комнаты вышел Каллум. Мэв приостановилась, думая, что он будет ей рад, но Каллум сделал вид, что не заметил ее. Но, наверное, он хотел, чтобы Мэв видела, как он постучал в дверь Оливера и спросил:

— Мы можем поговорить?

Так или иначе, все двери перед ней закрылись. Оставалась только одна — в ее собственную комнату. Никогда еще просторная комната на двоих не казалась ей такой пустой, хотя и была завалена ее вещами. Мэв свернулась калачиком на кровати, испытывая острую потребность почувствовать себя маленькой и управляемой.

За каким чертом она рассказала Элли о Томасе Кинси? В какой момент, запредельно ослабев, она рассказала ей о том, как на рождественских каникулах лишилась девственности с кумиром своих школьных лет? Хорошо хоть, она умолчала, что с тех пор, как видела Томаса Кинси в последний раз, он набрал вес, что у него прыщи, и теперь он курит так много, что изо рта у него воняет, а зубы стали цвета бледной мочи. Вероятно, это были единственные причины, по которым некогда обожаемый всеми «золотой мальчик» согласился переспать с ней. Свобода университетской жизни пообтесала его, и Мэв наконец-то оказалась в одной компании с ним.

Но она не говорила Элли о беременности. Месячные пришли через две недели, точно по графику. Приход месячных был единственной надежной вещью в ее жизни. Но все это сейчас не имело значения, учитывая, что сказала Элли. В иерархии их сообщества Элли стояла ступенькой выше. Остальные всегда поверят в ее ложь, а не в правду Мэв.

В какой-то момент она снова начала плакать, и тушь с ресниц размазалась по щекам. Мэв вытерла лицо рукавом куртки, не в силах заставить себя вылезти из мокрой одежды, и тогда она дала себе клятву, что никогда не простит Элли — ни завтра, ни через месяц, ни через год, ни через двадцать лет. Если она и была благодарна за что-то в эту ночь, так это за то, что Холлис врубил свою музыку, и ее рыданий никто не услышал.

Всего в четырех шагах от Мэв, у себя в комнате, сидя на краю кровати, Элли тоже оценила музыку Холлиса, но совсем по другой причине. Она не знала ни группы, ни названия песни, но ухающие басы и режущие слух аккорды отвечали той части ее натуры, о существовании которой она не подозревала. Под ее улыбками, любезностью и чистоплотностью скрывалось желание бушевать, кричать и крушить. Музыка Холлиса прокладывала путь к ее истинному «я», и прежде чем Элли поняла, что делает, она сорвала со стен все свои фотографии в рамках и грохнула об пол. Когда песня закончилась, темное чувство улетело, оставив ее пристыженной и трепещущей при взгляде на устроенный разгром.

В тот день мне довелось наблюдать за Элли с лестничной площадки. Напротив ее двери, в которой было маленькое полукруглое окошечко, висело зеркало, и мне было видно все, что у нее происходило. Как бы мне хотелось, чтобы она порезала руку.

Но впервые ее руки обагрились кровью только сейчас.

8

Мэв

Как жаль, что у нее нет ее карточек. Мэв казалось, что она чувствует