Лекарь (СИ) - Смитт Таня

«Карты говорят, что остров, — охотно согласился капитан, — но это всего лишь отмель, она необитаема, нет причин знакомиться с ней ближе»

Речь нордсвильца неуловимо изменилась, оставив прежним только хриплый негромкий голос. От наигранной неотесанной простоты произношения не осталось и следа, а лексикон пополнился весьма современными терминами и понятиями.

«Кто вы такой? — не удержался Женька, устав строить предположения, — откуда так хорошо знаете морское дело?»

Капитан только мотнул головой, решив оставить Женькин интерес без внимания. На ночь Женька спустился в тесную каюту, оставляя немногословного попутчика заниматься своими делами. К слову, тот просидел в рубке до рассвета, не меняя позы, и когда с первыми солнечными лучами, Женька пришел пожелать ему доброго утра, капитан неловко встряхнулся, возвращаясь к действительности.

«Приветствую», — прохрипел он и снова погрузился в раздумья.

На третий день пути капитан позвал Женьку в рубку и равнодушно познакомил пассажира с нерадостными перспективами.

«До южных краев нам не дойти, — прохрипел он, — топливо заканчивается, ровно, как и запасы харчей. Придется искать новое место стоянки.»

Запасы харчей представляли собой остатки концентрата, и никак не напоминали нордсвильские разносолы, однако невзыскательного капитана не тревожило скучное однообразие. Он, казалось, и вовсе был равнодушен к пище. За все время хода Женька ни разу не видел, чтобы его попутчик чем-то питался, спал, или как-то проявлял бытовую активность. Он вообще не покидал рубку, вызывая у хозяйственного и аккуратного Женьки множество вопросов.

«Кто вы такой? — снова не выдержал Женька, поднявшись как-то к капитану. — вы же не нордсвилец, так?»

«Так, — сразу же согласился капитан, — разумеется, я не нордсвилец. Мне показалось, ты сразу это понял.»

«Тогда кто ты?»

«Ох, Женька… — невесело рассмеялся капитан, а Женькино сердце пропустило удар, — ты всегда был чрезмерно наблюдательным. Теряешь хватку, приятель.»

Капитан немного помолчал, а потом продолжил, не отрываясь от созерцания бурлящих волн за бортом.

«В тот вечер, когда я выкинул тебя из охотничьей сторожки, опасаясь за свою несдержанность, я внезапно понял, что совершил непростительную ошибку. Я спасал тебя от своей внутренней звериной сущности, тут же подвергая другой опасности. Я совершенно забыл про голодные волчьи стаи, рыскающие по лесу. Я хотел тебя остановить, но тварь, захватившая мое сознание, позволила мне только издать угрожающий рев. Ты ожидаемо сбежал, а мне ничего не оставалось делать, как рвануть за тобой следом. Я не собирался тебя жрать, разумеется. Я хотел в случае необходимости защитить тебя от нападок серых хищников. И нет, они не разорвали меня, как ты понимаешь. Они почти совсем не причинили мне вред, наградив только весьма болезненной царапиной, укусив за ногу. Разорвав их вожака, я решил скрыться с глаз, внушив тебе мысль о своей гибели. Мне нужно было усыпить бдительность нордсвильцев и беспрепятственно покинуть город. Я преступник, Женя. Мои прегрешения огромны, и вряд ли я когда-нибудь сумею отмолить себе прощение. Чтобы обзавестись одеждой, я загрыз местного жителя, неосторожно попавшегося мне на пути. Очевидно горожане списали его гибель на проделки серых стай, но мне до сих пор сняться его глаза, Женька. Моя внутренняя тварь тогда притихла, возвратив мне рассудок, но тем серьезнее мой грех. Я отрастил себе бороду, нарядился в украденный костюм и принял облик благообразного горожанина. Правда я не рискнул появляться в многолюдных местах, ограничивая ареал обитания берегом моря. Я знал, что однажды ты тоже появишься там, в надежде сбежать. Ты раньше делился со мной планами, и мне нужно было только набраться терпения и дождаться тебя. Вот в целом вся история, Женька. Я все еще чудовище, и не гарантирую мирной покладистости на длительное время.»

«Ты поправишься, — машинально проговорил Женька, пытаясь осознать услышанное, — обязательно.»

Глава 21.

Поделившись с Женькой своей невеселой историей, я теперь отчаянно жалел о своем порыве. В мои первоначальные планы входило сохранить инкогнито так долго, насколько это было возможно, и в идеале никогда не раскрывать свою тайну никому. Даже Женьке. Особенно Женьке. Мне без труда удалось провести недалеких жителей провинциального Нордсвилла. Они поверили в мои обстоятельные рассказы о долгих скитаниях в чужих землях по торговым делам и, в свою очередь, поделились со мной шокирующей историей о пришлом колдуне, спалившем полгорода и уничтожившим мирное население в радиусе десяти километров. В их приукрашенной версии я с трудом опознал в герое самого себя, настолько художественно было преподнесено исполнение. Ободрившись успехом, я стал увереннее перемещаться по улицам, но всегда продолжал придерживаться правила не лезть на глаза без особой нужды. Отточив мастерство перевоплощения на наивных нордсвильцах, я искренне рассчитывал сохранить личину торговца-отшельника до возвращения к цивилизованным краям, и возможно, остаться им до конца времен. Однако, Женькино неуемное любопытство, выражавшееся больше в мимике, чем в озвученных вопросах, не оставило мне шансов. Узнав неприглядную правду о любимом брате, Женька замкнулся, и старательно сохранял дистанцию, внимательно отслеживая любое изменение в моем настроении. Я, к счастью, больше не замечал в себе пугающих порывов, ограничиваясь привычным сдержанным недовольством в самых редких случаях. То, что я рассказал Женьке про запасы топлива и провизии, было истиной. Нам негде было пополнить стремительно опустошающиеся топливные баки и коробки с чудовищным концентратом. Патриархальный Нордсвилл остался далеко позади, а в современных условиях топливная заправка требовала множество формальных процедур, подтягивающих за собой неудобные вопросы.

Мы барахтались в суровых северных волнах, подыскивая себе очередной приют, однако видимое глазу пространство, как, впрочем, и ультразвуковые карты, радовать пристанищем не спешили. Женька изредка поднимался ко мне в рубку, замирая в дверях, и отчаянно делал вид, что безумно интересуется панорамой бурного моря. На самом деле в его настороженных проваленных глазах отчетливо читался обыкновенный страх. И что-то подсказывало мне, что этот страх никак не был связан с его собственным благополучием.

«Все нормально, — в который раз отзывался я на его появление, — со мной все в порядке. Я чувствую себя человеком.»

Однако эти бодрые уверения немного грешили против истины. Человеком я себя давно уже не чувствовал. Убийцей — да. Вором — само собой. Уродливой нечистью — разумеется. Всем, чем угодно, кроме человека. И Женька каким-то образом понимал это, улавливая мое состояние одному ему известным способом.

На пятый день наших странствий удача усмехнулась нам двоим и указала на маленький клочок суши, робко обозначившийся впереди.

«Тихон, — беспокойно бормотал Женька, тыча рукой в темнеющую полоску, — рули туда. Может нам повезет, и там нас тоже встретят домашними пирогами!»

Нам не повезло, и пирогами нас никто встречать не собирался. Мало того, неясные очертания пустынного берега никак не желали раскрывать гостеприимные объятия нашей уставшей посудине. Мы сделали несколько кругов вдоль побережья, рассчитывая обнаружить порт или на крайний случай, какую-нибудь пристань. Однако неровная полоса продолжала оставаться дикой и необитаемой.

«Все к лучшему, Тихон, — проговорил Женька, окончательно убедившись в заброшенности побережья, — возможно, мы лишились домашних разносолов, но и группы реагирования тоже не заинтересовались нашим прибытием»

Я бросил якорь в возможной доступности от берега и предложил Женьке обследовать территорию. Пока я изображал в Нордсвилле торгового скитальца, мне удалось раздобыть крохотную лодчонку, выдолбленную из цельного куска дерева твердых пород. Лодочка вмещала одного не слишком крупного пассажира и предназначалась для частных нужд, однако я приспособил ее как плав. средство и включил в спасательное оборудование катера. Усадив слабо сопротивляющегося Женьку в довольно крепкую лодку, я воспользовался преимуществом дикой твари и добрался до берега вплавь, совершенно не ощущая холода.