На сто первой версте - Александр Александрович Аннин

И тут глоток застревает у меня в горле, я с болью пропихиваю молоко в живот. Мне вспомнилось, как бабушка говорила, когда я, озябнув морозной зимней ночью, залезал к ней под одеяло: «Ноги у тебя как у лягушки». – «Почему, бабушка?» – «Потому что у лягушки кровь холодная, ее, лягушку-то, испокон века в молоко опускают живьем, чтобы молоко было всегда холодным, не скисало».

Может, и дед Захар в свой кувшин лягушек пускает? Бр-р-р!

Я стесняюсь спросить об этом, просто больше не пью дедово молоко. Отказываюсь наотрез. Так уже было однажды, когда мы с бабушкой в какую-то субботу пришли «к нашим», а дома был только выпимший дядя Вася, тетя Нина куда-то ушла. Мне было очень страшно мыться, ведь я был голый и беззащитный. Хотя, помнится мне, дядя Вася встретил нас очень по-доброму и все кричал из кухни к нам в ванную – не холодна ли вода, не прибавить ли газу в колонке?

Потом я вышел в кухню первый, а бабушка осталась мыться, дядя Вася хлопотливо усадил меня за стол… Я видел, что ему очень стыдно из-за того, что он выпимши. «Попей чайку после бани, Саша», – уговаривал он меня. Я и взаправду очень хотел чая, и дядя Вася поставил передо мною граненый стакан… И я увидел на донышке стакана следы от вина. Дядя Вася налил заварки, потом кипятку, а я не хотел пить этот чай, вмиг ставший поганым, хныкал, говорил, что мне расхотелось… Мне было очень противно. Я не хотел обижать дядю Васю, он был добрым и хорошим, но я не мог заставить себя пить чай из того самого стакана, из которого дядя Вася перед этим пил вино.

Дядя Вася удивлялся и расстраивался, потом из ванной вышла бабушка и тоже стала уговаривать меня пить этот чай из граненого винного стакана, а я опять отказывался, как дундук. Не сказал никому, почему я тогда не стал пить чай с бабушкой и дядей Васей.

И вот теперь похожее отвращение возникло во мне к молоку деда Захара. Вдруг лягушка в него пописала или покакала? Да и вообще, она вся скользкая, мокрая, лягушка-то. Бяка.

Я так и не вызнал тогда, опускал дед Захар лягушек в молоко или нет, зато я узнал много чего другого, гораздо более интересного.

Мы шли снова в лес, к мотоциклу, и я спросил:

– Дядя Вася, а как этот дедушка Захар тебя просватал?

– Ишь ты, запомнил, – усмехнулся дядя Вася. – После войны это было сразу. Пришел я с фронта домой…

– Сюда?

– Сюда, в Коврево, а куда же? Про то, что отца и брата немцы убили, а мамка померла тут от живота, я уже знал, мне тетка Авдотья написала на фронт. Она не родня нам, ну, может, дальняя какая-нибудь, как все между собой в деревне. А «тетка» – это мы про всех так говорим, кто постарше. Тетка или бабка.

– Авдотья – это которая померла?

– Да, которая тоже померла, только недавно совсем, я и не знал даже. Ну, значит, возвращаюсь я сюда с войны, иду к деревне по дороге, гляжу – изба моя стоит целехонька, издалека ее видать. Я подхожу, радуюсь, а там, Саня, оказывается, уже другие люди живут, пришлые. Чья-то родня, у них в войну весь город разбомбили. Вот они к своим в Коврево и приехали жить.

– Ты бы их выгнал, дядь Вась, дом ведь твой был!

– Хм, выгнал… Ишь ты какой… Так нельзя с людьми, Саня, у них детки малые были. Куда им деваться, а? Ну ладно. Собрались тогда старики на сходку, говорят: а мы думали, что тебя убили, Вася. Ведь похоронное письмо на тебя пришло. Вот мы и поселили в твою избу семейных людей, никого же из твоих не осталось. Ну ладно, спрашиваю: а мне как быть? Где жить? И тут вот этот самый дед Захар – он уже тогда был самым старым дедом во всей деревне – вот он и говорит: а давай мы тебя, Вася, женим! Девка есть в городе – золотая! Честная, работящая, пригожая. Тебе самому, ежели, мол, искать будешь, так лучше ее не сыскать. Ты же все равно, мол, жениться будешь, раз живой остался, тебе теперь надо детей рожать взамен погибших. Ниной, грит, девку ту зовут. У ней полдома свои, хозяйство. Всё как в деревне, только лучше, потому что в городе.

– А ты чего, дядь Вась?

– А я – добре, говорю, показывайте вашу девку Нину. У меня тогда никого на примете не было. И так мне эта Нина полюбилась, Санька, просто не поверишь.

– Это тетя Нина?

– Да, Санька, тетя Нина. Как, думаю, такая девка, честная, красивая, домовитая, – и до сих пор не замужем? И сладили мы, взял ее в жены. И пошли мы с ней детей учить в школе. Я еще до войны хотел быть учителем. А после войны с этим просто было: институтов кончать не надо, лишь бы предмет знал. Ну, а я-то – фронтовик, орден у меня, два ранения. Вот и взяли меня в учителя, а Нина на курсы устроилась, тоже потом учительницей стала. Со временем, конечно, и я диплом заочно получил, всё как у людей.

Мотоцикл наш никто не украл, дядя Вася раскидал деревца, и мы снова поехали по долгой дороге. Я клевал-клевал носом, да и уснул под мерное стрекотанье мотора.

– Приехали! – тормошил меня дядя Вася.

И не жалко мне было, что не смотрел я по сторонам, а спал, что пропустил что-то интересное. Нет, не жалко, потому что в тот день случилось столько всего, что больше уже не вместилось бы в меня.

Дядя Вася устрекотал на мотоцикле, который выдал напоследок свои «дрын-дрын» и «чики-чики», не дождался, когда из калитки выйдет бабушка.

Я очень боялся, что бабушка захочет сварить из черники варенье или кисель – взрослые всегда все самое лучшее откладывают на потом, а потом – уже не интересно бывает, интересно – когда сразу.

– Давай чернику просто так съедим, всю! – просил я, не веря, что такое возможно – ну, такое, чтобы мы ели так, как хочу я.

– А давай, – весело согласилась бабушка. – Это ведь ты столько ягоды насбирал, тебе и решать, как ее есть.

Мне очень понравились эти бабушкины слова: «Тебе и решать!» Я очень хотел решать, я просто мечтал решать!

И ели мы ложками эту чернику с вкрапленными в нее брусничинами. Потом наскучило, и мы заливали ее в тарелке молоком, посыпали сахаром – м-м-м! Вот уж действительно – м-м-м, а не то что масло топленое, которым так восторгалась мама… Молоко тут же скисло в чернике, и мы хлебали удивительное хлёбово. Только лет через пять я вычитал в журнале «Искатель», в фантастическом романе про капитализм, что эта ягодно-простоквашная смесь называется йогу́рт, – читая, ставил я ударение по наитию и далеко не всегда угадывал.

– Бабушка, а ты знаешь, что дядя Вася и тетя Нина не сами по себе поженились, а их другие люди просватали? – сказал я с выражением крайней степени секретности на лице.

– Ну да, а что такого? – ничуть не удивилась бабушка. – Раньше так оно и было: как старики скажут, за того девки и выходили. И парней тоже просватывали. И жили молодые потом хорошо, дружно, не то что сейчас – чуть чего, сразу развод. Не по-людски это, Санька. Старших надо слушать, и все будет хорошо. Старые люди плохого не скажут. А то говорят молодые: мы свое счастье сами найти хотим! Эх, Санька, послушай бабушку: которые за счастьем-то гонятся, те вместе долго не живут. Гнаться не за счастьем надо, а за уваженьем, за миром в семье и достатком. Тогда прочная жизнь будет.

Потом бабушка обстоятельно распространялась на тему, что, дескать, «нынче девки не те, что прежде, стыд потеряли».

– Раньше все девки были честными, редко если какая-то нечестная попадалась, – говорила бабушка.

– Честными, как тетя Нина?

– Ну да…

Спохватилась:

– Постой, это Вася тебе сказал? Гм… Правильно сказал. Жениться надо только на честной, Санька.

А потом вдруг прибавляла, чуть помолчав:

– Но в жизни всякое бывает, Санька. Бывает, что честная – хуже хужего, а которую ославили на всю ивановскую, что она нечестная, – вот она-то и бывает