Миниатюрист - Джесси Бёртон

Она обнаруживает золовку в гостиной, где та расставляет фишки для игры в триктрак, ее «секрет» торчит у всех на виду. «И что мы будем делать с ребенком?» – спрашивает себя Нелла. Марин этим вопросом, похоже, не задается, ограничившись приобретением колыбели, что сразу свело на нет предположение Неллы, что младенца отдадут в сиротский приют. Она подбрасывает полено в огонь, поглядывая на огромный деревянный барабан.

– Он лягается, – говорит Марин, не поднимая головы. – А когда я стою перед зеркалом, я даже вижу на животе отпечаток маленькой ножки.

– Я тоже хочу посмотреть, – откликается Нелла.

Марин поднимает взгляд. Между ними установилось перемирие, в комнате стало легче дышать, и Нелла испытывает облегчение. Еще не все раны затянулись, но старые обиды уходят в прошлое.

– Я тебя позову, когда он снова начнет лягаться. Иногда это рука. Похоже на кошачью лапку. Нет, ты видела что-нибудь подобное?

Нелла-то видела, когда ее будущие братик, а потом и сестричка лягались в материнском животе, но она помалкивает, чтобы не разочаровывать Марин в ее невероятном открытии.

– Вы думаете, это мальчик? – спрашивает она.

– Да, – отвечает Марин, осторожно похлопывая себя по пузу. Ей хочется его погладить, но, видимо, устыдившись нежных чувств, она останавливает этот порыв.

– Должно быть, уже скоро.

– Скоро, – соглашается Марин, глядя в огонь. – Я тут кое-что читала. – Она сглатывает слюну и закусывает губу. – Нам понадобятся горячая вода и чистые тряпки, а еще палочка, которую я буду закусывать. Я скажу Корнелии.

Она говорит об этом как о пустяшном деле, и Нелла испытывает к ней жалость. Она ничего не знает о предстоящих реках крови, о том, что будет ходить под себя, об отказе тела слушаться, о том, что ее от страха будет бросать в жар и она начнет орать благим матом… Ей кажется, что одним усилием воли, без всяких негативных последствий, она вытолкнет из себя младенца, аккуратного и чистенького, такое герметичное создание, к которому все так и будут относиться. Если Йохан стал впадать в меланхолию и нуждаться в Библии, то Марин сделалась оптимисткой.

Зато они наконец-то живут в мире.

– Давай поиграем. – Марин сортирует фишки, точно разменные монеты. – Можешь начинать.

Нелла выставляет первую фишку – красная метка на поле из инкрустированного бука. Марин мысленно оценивает ее ход.

– И как тебе «Расфуйс»? – спрашивает она, делая свой ход.

Марин бросает кости. Увидев цифру «шесть» и не зная, куда поставить очередную фишку, она накрывает ее своими белыми пальцами, словно играя в прятки. Наконец находит ей местечко и, откинувшись на спинку стула, протягивает ладони к огню. Теперь Нелла перекатывает кости в кулаке.

– Он напуган, – сообщает она, – и выглядит больным. Постоянно твердит, что скоро умрет.

Марин молчит.

– Его собираются пытать, – продолжает Нелла. – Там есть человек…

Марин вскидывает глаза.

– На дыбе?

– Кажется, так.

Марин молчит.

– Я не могу к нему пойти, ты же понимаешь.

– Понимаю.

Нелла выкатывает маловразумительную «четверку». За последнее время Марин еще больше раздалась. «Он в ловушке собственной души, из которой я его не могу вытащить». Нелла вдруг вспомнила слова Марин, сказанные прерывающимся голосом, а ее рука была при этом прижата к груди.

– Это все Джек, – говорит Нелла. – Он официально обвинил Йохана в содомии.

Марин, подержав кости в горсти, медленно их выкатывает.

– Понятно. А о ране, которую ему нанес Отто, он сообщил?

– Нет, насколько мне известно. Он хочет навредить только Йохану.

– Он еще больше навредил бы ему, если б взялся за Отто. Но Джек англичанин. Он не видит дальше своего носа.

Обе молчат.

– Но должно быть два свидетеля, Марин. Один – Джек.

Рука золовки с зажатыми в кулаке костями падает на колени, а взгляд устремлен в огонь.

– Это он, да? Меерманс?

– Ганс не пойдет на такое.

– Зато Лийк пойдет. Она же вас ненавидит, и ей хватит ума понять, что будет с вами, если Йохан… если Йохан… – она не может закончить фразу. – Давайте спасем их сахар.

Марин витает в облаках, сплетая пальцы то так, то эдак. Поглядела на свой живот, потом махнула рукой – точь-в-точь как брат.

– Тогда Лийк увидит, что я в положении. А я должна держать это в тайне.

– А если она уже знает?

Лицо Марин искажается от ужаса.

– Это невозможно. Если бы она знала…

– Тогда поговорите с Меермансом. Он не захочет смерти своего старого друга. Он к вам прислушивается, я видела. Вы носите его ребенка, Марин.

Их взгляды встречаются.

– Ты ничего про нас не знаешь. Побольше слушай Корнелию.

– Вы хотели выйти за него замуж, но Йохан сказал «нет», Меерманс был недостаточно богат, и тогда он, вам назло, женился на еще более богатой. Я все про вас знаю, Марин. О том, как с вами поступил Йохан, вам стало известно не сразу, через несколько лет, вот почему вы его так ненавидите.

Это не только удивило Марин, но, кажется, еще и позабавило.

– Меерманс жалеет о своем поступке, – продолжает Нелла. – Лийк ему безразлична. Он любит вас, а вы любите его.

– Красивая история, – наконец заговорила Марин, – склеенная Корнелией из подслушанных под дверью обрывков. – Она в рассеянности снова кладет ладонь на живот. – Красивая история, – повторяет она. – Я в ней неплохо выгляжу, правда? Не то что мой брат. Это в ее духе. Корнелия испытывает ко мне благодарность с того дня, когда я забрала ее из сиротского приюта.

– Это не история. Это реальность.

– Реальность, Петронелла, выглядит несколько иначе.

– Неправда. Корнелия говорит…

– Мой брат действительно отказал Гансу Меермансу, но он сделал это по моей просьбе.

– Что?

Марин вздохнула. Вспоминать об этом больно, и она тщательно подбирает слова.

– Я полюбила Ганса Меерманса. Когда мне было пятнадцать. Но я не хотела выходить за него замуж.

– Но почему?

Марин пристально на нее смотрит.

– Я не хотела отказываться от того, что имела. От той, какой я была. Здесь я хотя бы о чем-то могла мечтать. А там, на Принсенграхт… ты же видела Лийк.

– Я не совсем…

– Йохан, при всех его минусах, никогда не вмешивался в мою жизнь. Чего нельзя сказать про меня, увы. – Она потирает лицо. – Я попросила его взять вину на себя, что он и сделал. Чтобы смягчить удар. Лучше услышать, что женщина, которую ты любишь, тебе не предназначена, чем узнать, что она не разделяет твоих чувств. – Кажется, она сама не верит в то, что говорит. – В общем, Йохан сделал это ради меня. И вся их многолетняя дружба пошла прахом из-за того, что я не захотела стать его женой.

Марин, резко встав, опрокидывает игровую доску. И выходит из комнаты, бормоча при этом: «Йохан… Йохан…» Нелла так и застыла, униженная тем, что поверила глупым сплетням. Дрожащими пальцами она подбирает разлетевшиеся фишки.

«Неужели я только игрушка в чужих руках?» – задается она риторическим вопросом. Она перестала понимать окружающий мир. Только чувствует, как все ее дергают за ниточки.

Диких зверей надо приручать

Нелла и Корнелия в кухне лущат горох. В голове у Неллы крутится услышанная информация, и служанка, кажется, обо всем догадывается. В правде, которую открывают тебе одной, есть нечто, что сразу убеждает. Но Корнелия предпочитает не задумываться о грядущем дне, сосредоточившись на горохе. Сейчас она демонстрирует свою земную крестьянскую сущность: жизнь циклична, все в руках Божьих, а значит, Йохан не умрет, и Отто, возможно, еще вернется. Хорошо жить в мире савойских кочанов, крепких, как географический глобус, чистеньких вымытых морковок, порезанного зеленого лучка и лука-порея, пастернака, турнепса и горошин самой разной формы.

В спальне Нелла занавесила кукольный дом одним из кафтанов мужа. У нее пропало всякое желание на него смотреть, обнаруживать на куколках крошечные детали, предвестники будущего. Она предпочитает встретить его в свой черед и по возможности лепить своими руками. Миниатюры восстали против нее, вместо того чтобы слушаться. Но если они внушили ей иллюзию контроля над вещами, такую же соблазнительную, как фигурка, лежащая у нее на ладони, то их создательница как раз настаивала на том, чтобы она была творцом своей судьбы. Миниатюристка дала ей шанс – не создать более прекрасную реальность, как она себе вообразила, а лучше понять ту, в которой она живет. Ее девизы – «Все проходит», «Смотрите, вот же я!», «Всякая женщина – хозяйка своей судьбы» – что это, как не наставления здравой голландки держать голову над водой? «Сколько раз я ни приходила бы к заветному дому на Калверстраат, хозяйки я там не застану».

И все равно ее туда тянет.

«Я не хотела ее спугнуть, – думает Нелла. – Но чего мы все ожидали? Мы посчитали себя избранными».

Зал судебных заседаний в «Расфуйсе» представляет собой небольшое квадратное помещение с высокими окнами и галеркой – нечто среднее между тюремной камерой и часовней. Ни позолоты, ни бархата, никаких излишеств, четыре ослепительно-белых стены, простые предметы обстановки темных тонов. Нелла с Корнелией, усевшись на галерке, разглядывают ряд пока пустых стульев для членов суда и длинный стол на козлах, где они разложат свои бумаги.