Миниатюрист - Джесси Бёртон

– У меня есть собственное воображение и без твоих цацек, – Марин, отвернувшись, поглаживает пальцами белые кружавчики.

Возмущенная, выведенная из терпения, Нелла устремляется к выходу. Обернувшись напоследок, она видит, как Марин раскачивает отнюдь не игрушечную колыбель, от удовольствия что-то мурлыча себе под нос.

Нелла долго идет за охранником по тюремному коридору, потом сворачивают за угол. Она слышит, как заключенные трут серный колчедан в порошок, используемый в красителях для хлопка, льна и шелка. Сухой звук трения сопровождается покашливанием и бесплодными жалобами. Тюрьма оказалась больше, чем она думала, и продолжает расширяться за пределы разумения. В голове не укладывается – камера за камерой, кирпичный выступ за кирпичным выступом. По мере удаления от терок выкрики, и стоны, и сотрясание металлических решеток нарастают. Там находятся умалишенные, на которых родня махнула рукой, а содержатся они на скромные пожертвования. Корнелия ее предупредила, чтобы она не поддавалась на их призывы. А они, как нарочно, еще сильнее входят в раж, словно слыша ее приближение. Она поднимает голову выше, чтобы они не учуяли ее растущий страх, и пытается как-то отвлечься от этой какофонии.

Они идут вдоль стены замкнутого двора, посередине которого она видит сооружения из деревянных плашек, соединенных болтами. А рядом механизм с торчащими шипами. Вот так заключенных наставляют на путь истинный.

– Мы пришли, – говорит охранник, открывая дверь в камеру. Он явно не торопится уходить, но, поймав на себе выразительный взгляд, отступает и запирает дверь на ключ со словами: – Я скоро вернусь.

Она протягивает ему гульден сквозь решетку.

– Не торопитесь.

Он кладет гульден в карман.

– Ладно. Но вы тут особенно-то не расслабляйтесь.

Отзвучали удаляющиеся шаги. До ее слуха доносятся крики чаек и громыхание тележки по булыжной мостовой. Расслабишься тут, пожалуй.

Йохан стоит в полутьме, опираясь на столик. Здесь нет ни табуретки, ни стула, поэтому она прислонилась спиной к двери. Он в задумчивости разглядывает собственные ступни. От него и сейчас исходит сила. Как странно, думает она, даже здесь, лишенный всех прав, голодный, всего лишившийся, он продолжает сохранять власть над ней. В камере сыро, стены покрыты мхом – этакая карта с зелеными островками без координат.

– Подкупаешь охрану?

– Лучше иметь их в качестве друзей.

Ее голос поглощается толстыми стенами, сложенными из камня.

Йохан поднимает глаза.

– Я как будто слышу Марин. – Глаза у него распухшие, вокруг синяки цвета увядших тюльпанов. Но взгляд по-прежнему ясен и цепок. Волосы, еще более неопрятные, похожи на выцветшие морские водоросли. Щетина, длиннее обычного, серебрится на подбородке. Одежда грязная. Руки, которыми он держится за столик, дрожат.

До исчезновения Джека и ухода Отто их беседы давались ей легко, без лишних усилий, слова вылетали изо рта, как монетки из перевернутого кошелька. И где сейчас его непринужденность, его желание поделиться с ней своими знаниями?

– Они отказали мне в Библии, – говорит он. – Вообще никаких книг.

– Йохан… – она присаживается на соломенный тюфяк.

– Зачем ты пришла? – спрашивает он, встречаясь с ее удивленным взглядом. – Я не в лучшей форме, Петронелла.

Она оглядывается вокруг себя.

– У вас есть хотя бы кровать. И еду приносят.

– Еду? – переспрашивает он, сопровождая это невеселым смехом.

Она вынимает три ломтика копченой ветчины, завернутой в бумагу, полбулки с налипшей собачьей шерстью и два сладких пончика. Подходит к нему, держа все это на вытянутых руках. Йохан молча принимает подношение.

– Зачем ты это принесла? – спрашивает он после долгой паузы, кладя еду на столик. Глядя на мужа, она задает себе тот же вопрос. – Если бы они обнаружили, у тебя были бы неприятности.

– Просто так, – отвечает она, отходя в угол. – Это была идея Корнелии.

– Что ж, спасибо.

– Йохан, – начинает она, опустив глаза в пол. – Мы пытаемся разузнать, как поступают…

– …с такими, как я, – заканчивает он за нее.

Затяжная пауза. Они никогда не обсуждали эту тему. Они вообще мало разговаривали с тех пор, как он подарил ей цветы – жест молчаливого извинения за ее разрушенный мир.

– Что они говорят? – прерывает она молчание.

Он, вздохнув, показывает на заплывшие глаза.

– Они разговаривают в основном вот так.

Его вымученный юмор и невольное отчаяние повергают ее в еще большее уныние.

– Пакгаузы на Восточных островах, – он спешит покончить с этой темой. – Я часто ночевал там, вернувшись из поездки, чтобы не возвращаться домой слишком поздно. И кто-то разболтал…

– Джек, – уточняет она, испытывая странное волнение, оттого что произносит это имя при муже. – Это он разболтал?

И снова молчание. Зашуршала солома – это новорожденные слепые мышки привычно тычутся друг в дружку. Йохан не в силах встретиться с ней взглядом, произнесенное вслух имя словно разрывает его внутренности, погружает в страшные сомнения, напоминает о его беспечности и страсти. Что ему было нужно от Джека – любви? А остались только горечь от предательства, да печальное осознание, что все было замешено на деньгах, да непомерные амбиции, о которые разбились все надежды.

– У вас большие связи, – меняет тему Нелла. – Вы богаты. Что может вам сделать какой-то судья?

Он долго молчит, глядя в пол. Потом вскидывает руки-спички, словно признавая свое поражение.

– Еще как может. Речь идет о crimen nefandum[12], – говорит он. – Связь между двумя мужчинами. Перед таким обвинением ты бессилен. Одна надежда на Бога. – Руки падают, как плети, он отворачивается, тихо фыркает. – Промолчать – значит признать свою вину. Надо как-то действовать… но есть еще один свидетель.

– Кто же это?

Йохан вздыхает.

– Сие мне неизвестно. Джек знал, что у Ганса Меерманса есть причины меня недолюбливать и что он хочет убрать меня с дороги. Он в курсе моей личной жизни и мечтает со мной поквитаться.

– Но не убить же, Йохан. Все это дела минувших дней. А мстить из-за какого-то сахара…

Йохан по-прежнему глядит в пол.

– Люди способны на всё. Я… мы… сделали его несчастным, Нелла, и не один раз. Вот он на меня и окрысился. А его жена и вовсе никогда меня не любила. И Марин они терпеть не могут.

Нелла тщательно подбирает слова:

– Но Джек иностранец, посторонний. Его никто не послушает. А вы купец Ост-Индской компании.

Он бросает на нее быстрый взгляд.

– Скорее это я для них посторонний.

В его голосе слышится вызов, чувство гордости. А она вдруг вспоминает пиршество в гильдии серебряных дел мастеров, как Йохан в углу разговаривал с купцами, а они отворачивались в сторону. Его поджатые губы, насмешливый взгляд и деланый смех означали: ну да, вы меня терпите, потому что я богат. Они уже тогда все про него знали? Считали, что в их рядах завелся предатель похуже любого англичанина?

– Марин опоздала со своим планом вас женить, – говорит Нелла.

Он улыбается.

– Бедная Марин. Я ведь своими руками топил людей в море. Чтобы все видели. Завязывал их живыми в мешках. – Он закрыл глаза, а Нелла представила себе трепыхающиеся тела и своего мужа, стоящего на корме и наблюдающего за тем, как они идут ко дну. – Значит, на то Божья воля.

– На что?

– Он решил, что пришло время заплатить за мои грехи.

– Прежде вы не говорили о Боге.

Он снова бросает на нее быстрый взгляд.

– Бог пощадил Отто, но забирает меня.

– Или Джека.

У него приподнимается одна бровь.

– Когда мы только познакомились, – говорит Нелла, – вас не интересовали ни Господь, ни Библия, ни грех, ни чувство вины или стыда.

– Почем ты знаешь?

– Вы не ходили в церковь, вы морщились от домашних молитв сестры, вы роскошествовали в вещах и в еде, вы не отказывали себе в удовольствиях. Вы были сам себе бог и исповедник. Вы творили свою судьбу, не позволяя Богу вмешиваться в нее.

В ее словах слышится отчаяние. Но с Йоханом всегда было ощущение недосказанности, намек на что-то, ей пока неведомое. Поделки и записки от миниатюристки вызывали у нее вопросы, порой пугающие, а порой дающие необыкновенную свободу. Ей как бы говорили: будь хозяйкой своей судьбы… но разве эту судьбу не контролировала миниатюристка?

Между тем Йохан пожимает плечами и, отвечая на ее слова, улыбается:

– И куда это меня завело?

– Но разве вы не были свободны? Вы плавали по морям, независимо от бургомистров, судьи и всего такого.

– Это две стороны одной медали. Сорок лет жизни бок о бок с Марин ставят под вопрос саму идею свободы. – Он прижимает ладонь к груди. – Все равно что сорок лет в этой камере. В сравнении с давлением, которое оказывала на меня сестра, твое давление – настоящий подарок. – Он улыбнулся. – Марин есть Марин. Она тайно носит меха и прячет в комнате географические карты. А может, и не только карты.