Кемаль Ататюрк - Александр Жевахов

Во время конгресса в Сивасе Кемаль учреждает официальную газету националистов «Национальная воля». Прибыв в Анкару, Кемаль стремится расширить ее влияние, символически изменяет ее название на «Национальный суверенитет» и решает заставить понять своих собеседников, что наилучшим доказательством их присоединения к националистам будет подписка на «Национальный суверенитет». Прекрасно понимая влияние информации, даже в стране, неграмотной на 90 процентов, он рассылает многочисленные телеграммы, требующие контролировать почтовую службу и препятствовать распространению правительственной и иностранной прессы, враждебно настроенной к националистам. С мая он вводит цензуру, в чем ранее националисты так упрекали англичан, когда те ввели цензуру в Стамбуле.

Газет тем не менее было недостаточно, да и с бумагой были проблемы. И 6 апреля Кемаль создает пресс-агентство «Anadolu Ajansi». Идея пресс-агентства принадлежит не ему, а Юнусу Нади, бывшему директору одного из наиболее авторитетных органов прессы Стамбула «Новый день», и Халиде Эдип. По дороге в Анкару Нади, чья газета была запрещена англичанами, и Халиде Эдип, «Жанна д'Арк» националистского движения, единодушно принимают решение о необходимости создания агентства информации и пропаганды для Турции и заграницы. А как назвать его?

«„Турецкое агентство“, или „Агентство Анкары“, или „Агентство Анатолии“, — предлагает Халиде Эдип. — Агентство Анатолии мне кажется наилучшим названием, ведь именно Анатолия должна защитить себя и всю родину?»

Кемаля не пришлось долго убеждать в этом: через четыре дня после прибытия Нади и Эдип в Анкару агентство было создано. Агентство «Хавас-Рейтер» утратило свою монополию. Отныне депеши анатолийского агентства будут поступать не только в бюро информации ислама, но и в комендатуры и канцелярии.

Всеобщее внимание обитателей Анкары привлекает Национальное собрание, которое решил созвать Кемаль на следующий день после оккупации Стамбула.

Когда Юнус Нади заявил, что в Анкаре «главная проблема — это отсутствие армии», Кемаль тут же остановил его: «Для меня Национальное собрание — это не теория, а реальность, самая важная из всех: сначала Национальное собрание, потом армия, Нади-бей. Вся нация станет армией, а Национальное собрание — ее уполномоченным. Для армии нужны сотни тысяч людей, миллионы. Два или три человека не могут принять необходимые решения. Это может сделать только нация…» Только государственный деятель был способен высказать подобные мысли. Этот диалог приведен в воспоминаниях Юнуса Нади, опубликованных в пятидесятых годах. Других источников, подтверждающих его, нет.

Официальная газета националистов «Национальный суверенитет» словно переводит мысли Кемаля, когда говорит об «историческом событии»: «Это событие служит наиболее убедительным доказательством способности нашего народа выживать. Наша история очень богата чудесами такого рода. Наш народ пережил много потрясений и каждый раз выбирался из них. Народ, еще вчера считавший себя обреченным на исчезновение, сегодня поднимается. Наш народ создал мощную империю на священной земле Анатолии под эгидой детей Эртогрула[36]. Он всегда был преданным защитником ислама».

Пресса националистов, не краснея, обращалась к исламу и османской истории. А в узком кругу Кемаль не скрывал своего волнения: правительственные войска стояли у ворот Анкары. Он заявил молодому Реджепу: «Вспомни, Реджеп, когда ты прибыл, я спросил, в чем, по-твоему, интересы страны, и ты ответил, что следует пойти на жертвы. А я сказал тебе, что наша историческая миссия — созвать Национальное собрание. Нужно исполнить наш долг, и я принял необходимые меры для созыва собрания». Пятница 23 апреля 1920 года началась как обычно. В середине дня, после молитвы, перед мечетью Хаджи Байрама образовалась процессия. Впереди несли золототканое знамя со священными строками Корана, а по его бокам десяток ходжей монотонно читали псалмы. Через несколько сотен метров процессия остановилась на главной площади в центре города.

На площади возвышалось здание, где прежде проходили заседания партии «Единение и прогресс». Массивное четырехугольное здание архитектор украсил двумя узкими террасами. На этих балконах будут появляться перед толпой Кемаль и его сподвижники. Кемаль шел за знаменем, подойдя к зданию, он поднялся по ступенькам крыльца и разрезал ножницами красные и белые ленты перед центральным входом. Под слово молитвы «Во имя Аллаха милостивого и милосердного…» Кемаль вошел в зал средних размеров. На первый взгляд зал был похож на класс с рядами узких парт и скамейками. В глубине зала — трибуна, над которой возвышался штандарт, а стол президиума в знак траура был покрыт сукном. Священнослужители, присоединившиеся к Кемалю, читали молитвы. Аллах велик, и его слуги молят его о защите Великого национального собрания Турции.

После соблюдения мусульманского протокола старейшина депутатского корпуса объявил: «Я открываю Великое национальное собрание, заявляя всему миру, что работа, необходимая для полной независимости, внутренней и внешней, начинается здесь…» Открытие было коротким, Кемаль произнес несколько слов, чтобы напомнить, что Национальное собрание состоит из депутатов османского парламента, которые смогли покинуть Стамбул, и депутатов, избранных[37] во время оккупации столицы; он добавил также, что новое собрание является легальным, и его поддержали аплодисментами.

На следующий день Национальное собрание приступило к серьезной работе. С программным докладом выступил Кемаль. Паша говорил властным, несколько хрипловатым голосом, речь его, сочетающая народный турецкий язык с более рафинированным языком османской элиты, была конкретной, лишенной каких-либо эффектов риторики. Эта трибуна Национального собрания скоро станет символом физического и духовного присутствия Кемаля в центре своей страны. И днем и ночью при свете керосиновых ламп он возвышался на трибуне, «волевой подбородок и высокий лоб», энергичный, амбициозный, резкий, осторожный, непобедимый, рассказчик, волшебник, говоривший часто часами, что заставило одного депутата заявить: «Заставьте его замолчать, или он в конце концов убедит меня». Длительность его выступлений, впрочем, казалась одним из элементов, определяющим его успех, если верить другому депутату, который, беседуя однажды с послом Франции в Анкаре графом Шамбреном, сравнил ораторское искусство во Франции и Турции: «Ваши блестящие ораторы в Бурбонском дворце выступают не более одного-двух часов, тогда как наш гази может говорить четыре дня подряд. Вот это оратор!»