Люди, принесшие холод. Книга 1 - Вадим Нестеров

Я устал, Мамбет. Я устал от постоянного ожидания этого дня, устал от такой жизни. Устал от людской неблагодарности и больше всего устал от людской глупости.

Мне это надоело.

Я поверил в план Абулхаира о переходе казахов под руку Белого царя, и ты знаешь — никто не сделал для этого больше, чем я. Но я вижу, что и из этой идеи ничего путевого не получается и все может рухнуть «по неспокойным и непостоянным киргис-кайсаков обычаям».

Если это случится — я не смогу больше жить так, как жил раньше. Слишком много этот план для меня значит, слишком сильно я в него поверил. Так вот — если это случится, «ежели киргис-кайсаки по присяге верны не будут, то я де один от них отстану и буду жить под рукою Е. И. В.; дастся ли позволение при реке Яике кочевать?».

На что Тевкелев ответил:

— Когда я вернусь, меня примет императрица. Я могу тебе твердо сказать, что о твоем желании я расскажу. А вот что она решит — я не знаю. Могу лишь всей душой надеяться, что твою мечту «милостиво примет и указать соизволит».

Вот так они и поговорили — два друга, две щепки, случайно прибившиеся друг к другу в бурной безбрежной реке Хаоса и плывшие какое-то время рядом.

ГЛАВА 30. Затянувшаяся командировка

Вот только совместное плавание это уже заканчивалось. Этой бурной рекой уже разметало всех, кто оказался рядом с Тевкелевым, всех царивший в степи Хаос если не пожрал, то выбросил на берег.

Прибившиеся к Тевкелеву «каракалпакские башкиры» вынуждены были уйти в Уфу. Вынуждены были уйти после того, как прискакавший от Букенбая Худай-Назар-мурза сообщил, что «как можно поскорее, надобно-де отправить в город Уфу из Киргис-кайсацкой орды башкирцов, которые вышли на имя Е. И. В. из Каракалпацкой земли, понеже-де из киргис-кайсацких народов многие непотребные люди стали думать злое, чтоб их ограбить, а самих разобрать по рукам в полон. А ежели-де, паче чаяния, оных башкирцов розберут по рукам, то-де будет трудно беречь и переводчика Тевкелева».

И башкиры ушли в свою «Уфу обетованную» с Худай-Назаром в качестве проводника. Ушли с боями, отбиваясь от наседавших казахов, но добрались благополучно.

А он, Тевкелев, остался.

Верного Кидряса Малакаева на пару со своим лучшим агентом из русских — уфимским дворянином Кириллом Барабанщиковым — он отправил в Уфу сам. Отправил, понимая, что тучи сгущаются, и поручив этим двоим самое дорогое — подписанные листы присяги хана Абулхаира, хана Семеке, султанов Батыра и Нуралы, жены Абулхаира ханши Бопай, «да лист каракалпацкого хана к переводчику Тевкелеву, да лист каракалпацких старшин и духовных». И его люди ушли, и добрались благополучно, и сейчас дожидаются его в безопасной Уфе.

А он, Тевкелев, остался.

Спасенных им пленных он тоже с оказиями переправил в Россию — всех, от служивого казака Ивана Панфилова, сына Вахова, полоненного под родной слободой Бочанкой, что в Сибирской губернии, еще в 1693 году, до столбового дворянина, подпрапорщика пятой роты лейб-гвардии Семеновского полка Андрея Васильевича Моженского, чье судно разбилось на Каспии возле острова Тюп-Карагана. Команда угодила в плен к туркменам, выкупать великосветских офицеров были отправлены калмыки, и калмыки уже везли их домой, в Петербург, но «не доезжая Гурьева-городка, набежали на них киргис-кайсаки, калмыков побили, а их взяли в полон».

Все эти спасенные пленные уже, наверное, обнимаются с нечаявшими их увидеть родными.

А он, Тевкелев, остался.

Наконец, весь личный состав своего посольства он отправил в Уфу в конце этого лета. Отправил, понимая, что позже им будет не выбраться. Отправил, несмотря на категорическое запрещение казахских старшин — потому как «по отправлении ево, Тевкелева, людей, самому ему, Тевкелеву, уйти уходом от них будет свободно». Отправил, честно говоря, только благодаря Букенбаю, который не побоялся заявить, что сам за все ответит, и «учинить то без воли собою один может и даст до Уфы проводников своих, какую злость он себе ни понесет от всех киргис-кайсаков».

И его люди ушли, а он, Тевкелев, остался.

Остался без никого и без ничего.

Со своими последними информаторами он рассчитывался уже собственной одеждой, «а понеже кроме того дарить чем он, Тевкелев, не имел и занять тогда было не у кого».

И было понятно, что его степная эпопея заканчивается.

Уходить в Россию ему, Таймасу, и горстке верных таймасовых людей надо сейчас, никак не медля, пока зима не ударила в полную силу. Если они не уйдут сейчас, в стылом октябре, то не уйдут уже никогда.

Беда была в том, что уйти Тевкелев никак не мог — его стерегли тщательнее, чем когда-либо. Вырваться, как сейчас, на часовое свидание с купцом еще получалось, хотя и с большим трудом. Но о подготовке к долгому походу в несколько сот верст, которые отделяли их от Уфы, нечего было и мечтать.

И «благодарить» за это следовало российских подданных башкир.

Несвобода нашего героя началось еще во время калмыцкого возмущения. Именно тогда «приставили противные кайсаки подсматривать переводчика Тевкелева накрепко, чтоб он не ушол и письма б ни с кем не писал». Именно тогда и пришлось ему вновь вспоминать умение обманывать охрану и незаметно исчезать и появляться — как и положено Тени. Продолжалось это довольно долго и тянуться могло бесконечно — враги русского посла прекрасно понимали, что теперь, когда Тевкелева не связывают по рукам и ногам его люди, за ним нужен глаз да глаз. Отпустить же посла обратно они не желали категорически, а Абулхаир-хан лишь вздыхал, сетовал на буйных подданных, да в очередной раз просил подождать еще немного — пока все успокоится да наладится. Меж тем ждать было уже некогда — на носу была зима, которая в северном Казахстане немногим отличается от сибирской.

И не было бы счастья, да несчастье помогло. Какие-то лихие храбрецы с границы в очередной раз продемонстрировали неиссякаемое казахское самовольство, напав в Верхних Барсуках на башкирский торговый караван. Купцов ограбили до нитки, два дня продержали связанными, «и хотели убить досмерти». На счастье башкир, неподалеку приключилось несколько «доброжелательных», как пишет Тевкелев, то есть прорусски настроенных старшин и авторитетных казахов, которые планируемое душегубство пресекли, башкир отобрали и освободили, но «пожитку возвратить не могли». И вот один из обобранных бедолаг, по имени Коум Топаров, явился с жалобой пред светлы очи Мамбета Тевкелева, который из русского посла, похоже, постепенно превращался в русского консула.

Тевкелев традиционно послал человека к Абулхаир-хану. Тот явился немедленно, «того же часу», но вот реакцию хана традиционной назвать никак нельзя. Похоже, случай в Верхних Барсуках стал той соломинкой, что сломала спину верблюду. Проще говоря, у чингизида вдруг кончилось терпение, и он сорвался. Приехав к Тевкелеву, Абулхаир вдруг принялся «горько плакать, объявляя то, что может-де Тевкелев и сам видеть, как он, хан, с ними мучитца и от таких пакосных дел их унять не может, а дурная слава происходит все на него, Абулхаир-хана». Проплакавшись и обозвав подданных всеми мыслимыми ругательными словами, хан вроде бы немного успокоился. Но, судя по всему, не до конца. Потому как, шмыгнув пару раз носом, он вдруг объявил, что отправляет Тевкелева домой, в Россию. Все, котагымды джеме[110], хватит! Допросились, шешен[111], допрыгались. Доподставляли своего хана. Вот и получат то, что заработали, киждыл[112].

После чего — уже на холодную голову и без ругательств — еще раз «обещал ево, Тевкелева, уже отправить немедленно, невзирая ни на что, хотя он, Абулхаир-хан, примет себе от противных кайсаков изнурение, а ево, Тевкелева, отпустит».

Тевкелев, думается, был потрясен. Вот так сразу, вдруг и неожиданно, впереди явственно замаячил конец его нескончаемой, казалось, командировки. Потому как, отыграв назад, хан терял лицо. У казахов, как и у любого азиатского народа, незазорным считалось обмануть, схитрить, обвести вокруг пальца фраера ушастого. Но открыто наплевать на данное тобой слово, а уж тем более нарушить обещание, данное дважды… Как и у всех людей, сделать это невозможно без очень серьезных потерь в репутации. Ни один уважающий себя человек, а уж тем более хан, на такое не пойдет. По крайней мере, без очень и очень веских причин.

Так оно и случилось. Правда время, до сей поры еле тянувшееся, вдруг понеслось стремительным галопом, и события чуть не набегали одно на другое.

На следующий же день Абулхаир в великом гневе отъехал разыскивать отобранные башкирские товары, пообещав всем головы поотрывать, а через неделю вернулся — «с великою трудностию тех башкирских товаров едва отыскал, токмо пропало рублев на сто». Разочтясь с башкирами, хан еще раз подтвердил, что отпускает Тевкелева. Русский переводчик стал собираться в дорогу — заканчивать свои дела в Степи и паковать немногочисленные пожитки.