Люди, принесшие холод. Книга 1 - Вадим Нестеров

— А вдруг они прочтут, господин, и поймут, что это не молитва?

— Шутишь? — непритворно удивился Тевкелев. — Абулхаир читать не умеет, а ты про караульных.

Забегая вперед, сообщу, что так оно и случилось — при досмотре гонца молитвенник никакого интереса не вызвал и «оной Чавбарс, освободясь от них, противных кайсак, того ж числа с тою ведомостью в Уфу и поехал». Слабы были степные караульщики против профессиональной выучки русской Тени.

Но это случится назавтра, а пока Таймас и Тевкелев, выбравшись из тальника, распрощались с купцом по фамилии Хасбулатов и долго смотрели вслед своей единственной надежде. За год Таймас практически не изменился, разве что шрамов у батыра прибавилось, а вот Тевкелева кто-нибудь из его годичной давности знакомцев мог и не признать. От богатого степенного русского посланника с пышной свитой не осталось ничего. Ни богатства, ни степенности, ни свиты. Все наносное облетело шелухой за этот год, и нынче в казахских степях обретался только матерый полевой разведчик, у которого все имущество — на нем, да в заплечном мешке, а свиты — десяток отборных проверенных воинов-тамыров[102].

Выглядел Тевкелев весьма непрезентабельно, и дело было даже не в том, что на встречу с агентом ему опять пришлось уходить тайком, обманув приставленных караульных. Просто за год русский посланник изрядно обносился. Впрочем, его люди выглядели еще хуже. Как объяснял недавно хану сам посол, «чем оных в пище и в протчем содержать, не имею; к тому ж оные и платьем ободралися. И ежели застанем зимнее время, то оные от холоду и голоду могут помереть».

Всех своих богатств Тевкелев лишился в те первые, самые страшные месяцы, последовавшие за памятным курултаем. Это время, приблизительно до декабря прошлого года, русский посол до сих пор вспоминал с ужасом. Вот тогда его рвали по настоящему — не как козла на кокпаре, а как волки рвут отбившегося от табуна жеребенка.

С одной стороны — обнищавший после потери южных городов Абулхаир-хан, которому не давали спать спокойно тевкевские богатства. Первый раз он прислал к Тевкелеву «за пожитками» наутро после того памятного собрания, но тогда — спасибо Букенбаю — удалось отговориться. Но вот когда седой батыр, тепло попрощавшись, уехал в свой улус, жадный хан взялся за Тевкелева всерьез и потребовал уже не каких-нибудь подарков, а всего. Отдать ему все — до копеечки, до последнего рулона ткани и крайней лисьей шкурки. И Тевкелев отдал — отдал почти все, утаив только мелкие крохи да остатки. Отдал, хотя верные башкиры и требовали драться насмерть за добро, без которого им в Степи если не смерть, то жалкая участь приживальщиков. Выслушал недвусмысленные угрозы хана — и отослал наутро товары с Таймасом, лишь покаявшись дневнику — слаб, мол, человек, да «животолюбив» до крайности.

Впрочем, отдал не столько из-за трусости, сколько потому, что видел немного дальше, чем простодушные степные рыцари-башкиры. Понимал, что хан — это даже не полбеды, а только ее четверть, а настоящая беда — это рыщущие вокруг казахи из «противной партии», жестоко обиженные и жаждущие мести. А вот от них его прикрыть, кроме хана, некому.

Впрочем, недолго хан был защитой. Враги кружили окрест как волки зимой — медленно сжимая кольцо. Покусывали пока по мелочам — каждую ночь в тот месяц у посла уводили 5–6 лошадей, и вскоре от табуна не осталось ничего — ни одной головы, ни конской, ни верблюжьей. Коней сохранили только некоторые башкиры, предусмотрительно оставившие своих личных лошадей в табунах у знакомых казахов.

Но Тевкелев, при всей своей рачительности, если не сказать — скуповатости, тогда практически не обращал на это внимание. Не о лошадях речь тогда шла, а о собственной жизни. Понятно было, что однажды враги станут вокруг него со всех сторон, а потом у кого-то сдадут нервы, и он бросится первым. И тогда вся стая спущенной тетивой ринется вперед в смертельном прыжке.

В конце октября, не вынеся этой игры на нервах, Тевкелев послал к черту всю дипломатию и деликатность, и отправил гонцов к Букенбаю, хотя тот кочевал довольно далеко — в трех днях пути. Просто больше обратиться ему было не к кому. А сам «в ожидании Букенбай-батыря срубил лесу и обклался вкруг, и сел в осаде».

Тевкелев часто вспоминал как все они — башкиры, геодезисты, казаки, дворяне, даже пара ушедших от казахов русских пленных — сидели тогда за чахлым бруствером: кто с ружьем, кто с луком. Сидели в ожидании последнего боя, который уравнивает все и всех. Куда-то исчезает все разное, отличавшее — нация, образ жизни, благородство происхождения и прочая субординация. Остаются только мужчины, ждущие вместе последней битвы.

Вот только богу молились — каждый своему.

Тевкелев помнил, как «видя над собою необходимую беду, призвал к себе геодезистов и всех дворян, конных казаков, солдат, и башкирцов, и собственных своих людей, и стал их увещевать, чтоб они поступили мужественно, исполняя волю Е. И. В. так, как надлежит верным подданным, и славу б оставить добрую Российской империи, и живым бы им в руки на мучение не отдаватца».

Помнил, как начались первые нападения, пока скорее не приступы, а разведка боем, но и мелкими группами «нападали так тяшко, больше быть невозможно». Самый серьезный штурм был 3 ноября, когда русский посол со своими людьми «жестоко до утра бились». А 5-го утром пришло спасение.

Букенбай не подвел, он едва не загнал своих людей, но явился как раз вовремя, накануне развязки. И волки тут же отпрянули, мгновенно увеличив дистанцию.

Отпрянули, но насовсем не ушли, в чем вскоре пришлось убедиться.

Тевкелев, глядя вслед купцу, увозящему донесение, вспоминал ту злосчастную соколиную охоту возле Аральского моря, когда Абулхаир-хан с людьми в охотничьем азарте ускакал от Тевкелева в сторону моря на несколько верст. Вспоминал и дикие крики, с которыми неслись по степи невесть откуда выскочившие люди Сарлыбая — знатного старшины противной партии, который особенно невзлюбил русского посла и прилюдно поклялся «де кровь Тевкелева стачить иглами». А с Тевкелевым тогда было «башкирцов 10 человек с сайдаками[103], 6 человек людей Букенбай-батыря с ружеми, да 2 человека уфинских казаков», сам девятнадцатый.

Навсегда запомнил и бледное лицо Таймаса, и его срывающийся крик: «Уходи, Мамбет, быстрее уходи! Возьми с собой урусов и беги! А мы их задержим, сколько сможем. Всех не убьют, в ясыри брать будут. Ты выживешь — и нас потом вытянешь, а если ты пропадешь — нам всем конец. Да не стой ты, Мамбет, беги!». Первый и последний раз тогда Таймас назвал его по имени — не как к начальнику обратился, как к другу.

Помирать будет — не забудет Тевкелев той скачки. Беглецы неслись так, как будто позади утробно ревел таежный верховой пожар, как будто за ними гнались все шайтаны мира. Казаки прикрывали его с двух сторон, а отправленный третьим в охранение посла башкирец заметно отстал — у него была совсем квелая лошадь, почему Таймас и отправил его с послом. Неслись не оборачиваясь, и лишь по доносящимся сзади звукам высокий и полномочный посол догадался, что башкиры и казахи у него за спиной уже начали свой безнадежный бой.

Шесть верст до обоза они пронеслись не стрелой даже — молнией. Там Тевкелев поднял всю свою команду до последнего конного и отправил их «на сикурс[104]» почти уже опрокинутым башкирам, так как «оные противные кайсаки башкирцев стали было одолевать, и им было уже невмочь с ними, противными киргис-кайсаками, дратца».

Отбить удалось практически всех. Но именно что «практически» — раненого Таймаса налетчики увезли с собой.

А дальше — все пунктиром, быстро сменяющими друг друга картинками, настолько ускорилось время. Вот Тевкелев наставляет Нияз-салтана, отправляющегося шпионить к Сарлыбаю, как себя вести, чтобы доподлинно выяснить судьбу Таймаса. Вот приехавший Букенбай, успокаивавший и обещавший лично заняться переговорами с обидчиком. Вот вернувшийся Нияз-салтан докладывает, что «башкирец-де Таймас жив, токмо-де мучен по-тирански и едва будет ли жив». Вот опять мотающийся между двумя лагерями Букенбай, оставивший Есет-батыра «близ Тевкелева жить для охранения от незапного случая». Вот приехавший под гарантии Худай-Назар-мурзы на очные переговоры Сарлыбай кричит, брызгая слюной, что выкуп очень мал, что башкиры в тот день убили его родного брата и ему надо бы было Таймаса убить, а он его живым привез…

И, главное — Таймас, пластом лежащий на кошме под охраной сарлыбаевских джигитов. Смертельно бледный — но улыбающийся.

Русский подданный Таймас Шаимов, башкирский старшина Кара-Табынской волости Сибирской дороги. Правая рука, без которой Тевкелев не сделал бы и половины того, что ему удалось в этом посольстве. Страшный боец на поле битвы, а за столом переговоров — искуснейший дипломат с умом бритвенной остроты. Этим его качеством русский посол пользовался особенно часто, и за время посольства именно Таймас несколько раз возглавлял российскую делегацию на переговорах с казахами и каракалпаками, когда Тевкелеву было несподручно или опасно выезжать самому. Один из считанного количества людей, которые остались рядом с Тевкелевым до самого конца. Даже сейчас, в студеном октябре, когда практически всю свою свиту, все русское посольство, кроме десятка самых нужных, Тевкелев отослал в Уфу, выводя их из-под удара.