Лирика 30-х годов - Борис Пастернак

Хехцир[22]

Ты давно, седеющий старик,Укрываться облаком привык.

Но разгонит ветер облака —Ты на солнце выставишь бока.

И зеленый радуется мирТвоему величию, Хехцир.

Где багульник розовый примят,Сосны над ручьями зашумят.

В дубняке сойдутся в табуны.Черные лесные кабаны…

У пяты твоей издалекаГрозная проносится река.

Ты из-под нахмуренных бровейНаблюдаешь сумрачно за ней.

Там, на гребне утренней волны,Ты видал Хабарова челны,

Рыбаков с трезубцами в руках,Осетров, что бились на крюках,

Редкие шатры на берегу,За шатрами — дальнюю тайгу,

Дикаря скуластого костер,Что над лесом космы распростер.

Древние могильные холмы,Веющие холодом из тьмы…

Ты скажи, неласковый старик,Для чего ты прятаться привык,

Кутаться в туманы по утрам,Непокорный бурям и ветрам?

Я смотрел-смотрел из темнотыНа твои гранитные черты,

И до слуха быстрая рекаДонесла мне слово старика:«Для того я прячусь целый век,Чтоб не знал, не ведал человек,

Как до седины я сохранилТайну человеческих могил…»

Видно — и страшна и великаВековая тайна старика.

Начало города

Строителям Комсомольска

Я припомнить всего не смогуПро костры на ночном берегу.Про тайгу, что шумела вчера,И про первый удар топора.Это — черные гари во мглеИ постель на промокшей земле,Это — наш балаган у рекиИ зеленые тучи мошки.

   Было страшно идти, не солгу,   В нелюдимую эту тайгу.   И поймешь ли, почувствуешь ты   Горький привкус амурской шульты?

(Так зовется коричневый сок,Что в березовых дуплах засох.)Булку хлеба со свежей кетойМы в тайге запивали шультой.

   Я припомнить всего не смогу   Про землянки в декабрьском снегу,   Тесноту непрогретую нар   И походной «буржуйки» угар.

   Это — в зиму буранов лихих   Полушубок один на двоих;   Это — светлая грусть в тишине   О подруге своей, о жене.

К нашей песне прислушайся ты,Что прошла сквозь цинготные рты.В новый город нас песня вела,Чтобы ты в нем счастливо жила.

Лесник

Ни дорог, ни тропинок не зная,Я бродил с неразлучным ружьемВ том краю, где сторожка леснаяОдиноко стоит над ручьем.

На столбах приподнявшись немного,Как на сказочных курьих ногах,Словно тоже не зная дороги,Затерялась она в сосняках.

Я пошел за советом сначала,Постучав к леснику среди дня.Только девушка вдруг повстречалаНа высоком пороге меня.

— Здесь легко заблудиться, товарищ:Бездорожье, куда ни пойдешь.Все поляны лесные обшаришь,А прямого пути не найдешь.

Но для нас беспричинна тревога:Я сама до опушки пройду.У меня и медвежья берлога,И оленья тропа на виду…

Путь вдвоем по тайге был недолог,И стояла кругом тишина,И колючки зеленых иголокНам с вершины бросала весна.

Смелый зяблик насвистывал где-то.А она говорила о том,Как работает круглое летоВ этом дальнем краю лесником.

Вот и все… И пора возвращаться.И расходятся наши пути.Только ей не хотелось прощаться,Мне домой не хотелось идти.

«Картавой бессмыслицы галок…»

Картавой бессмыслицы галокУже перелесок не слышит.Зари расписной полушалокПо бархату золотом вышит.

Храпят за поскотиной кони,Где травы зеленые в росах,Где серые цапли-засониНочуют на дальних прокосах.

Костер зашипит, догорая,Напомнив о нашем ночлеге,И, сказки с тобой повторяя,Мы скоро заснем у телеги.

И, может, нам детство приснится,Которого больше не будет,А капля росы на ресницахНас вовремя утром разбудит.

Ярослав Смеляков

«Вот женщина»

Вот женщина,которая в то время,как я забыл про горести свои,легко несет недюжинное бремямоей печали и моей любви.

Играет ветер кофтой золотистой,но как она степенна и стройна,какою целомудренной и чистоймне кажется теперь моя жена.

Рукой небрежной волосы отбросив,не опуская ясные глаза,она идет по улице —как осень,как летняя внезапная гроза.

Как стыдно мне,что живший долго рядом,в сумятице своих негромких деля заспанным, нелюбопытным взглядомеще тогда ее не разглядел.

Прости меня за жалкие упреки,за вспышки безрассудного огня,за эти непридуманные строки,далекая красавица моя.

Мама

Добрая моя мать. Добра, сердечна.Приди к ней — увенчанный и увечный —делиться удачей, печаль скрывать, —чайник согреет, обед поставит,выслушает, ночевать оставит:сама — на сундук, а гостям — кровать.

Старенькая. Ведь видала виды,знала обманы, хулу, обиды.Но не пошло ей ученье впрок.Окна погасли. Фонарь погашен.Только до позднего в комнате нашейтеплится радостный огонек.

Это она над письмом склонилась.Не позабыла, не поленилась —пишет ответы во все края:кого — пожалеет, кого — поздравит,кого — подбодрит, а кого — поправит.Совесть людская. Мама моя.

Долго сидит она над тетрадкой,отодвигая седую прядку(дельная — рано ей на покой),глаз утомленных не закрывая,ближних и дальних обогреваясвоею лучистою добротой.

Всех бы приветила, всех сдружила,всех бы знакомых переженила.Всех бы людей за столом собрать,а самой оказаться — как будто! — лишней,сесть в уголок и оттуда неслышноза шумным праздником наблюдать.

Мне бы с тобою все время ладить,все бы морщинки твои разгладить.Может, затем и стихи пишу,что, сознавая мужскую силу,так, как у сердца меня носила,в сердце своем я тебя ношу.

Майский вечер

Солнечный свет. Перекличка птичья.Черемуха — вот она, невдалеке.Сирень у дороги. Сирень в петличке.Ветка сирени в твоей руке.Чего ж, сероглазая, ты смеешься?Неужто опять над любовью моей?То глянешь украдкой, то отвернешься!То  щуришься из-под узких бровей.

И кажется: вот еще два мгновенья,и я в этой нежности растворюсь —стану закатом или сиренью,а может, и в облако превращусь.

Но только, наверное, будет скучноне строить, не радоваться, не любить:расти на поляне иль равнодушно,меняя свои очертания, плыть.

Не лучше ль под нашими небесамижить и работать для счастья людей,строить дворцы, управлять облаками,Стать командиром грозы и дождей?

Не веселее ли в самом делевзрастить возле северных городовтакие сады, чтобы птицы пелина тонких ветвях про нашу любовь?

Чтоб люди, устав от железа и пыли,с букетами, с венчиками в глазах,между весенних кустов ходилии спали на полевых цветах.

Лирическое отступление