Романы. Рассказы - Варткес Тевекелян

— Короче говоря, вы собираетесь угнетать других и предлагаете нам, рабочим, помочь вам в этом. Так ли вас следует понимать? — на этот раз спросил Мисак. Мурад сразу узнал его голос.

— На это можно дать один ответ: тот, кто задал этот вопрос, — коммунистический агитатор, и его следует немедленно посадить в тюрьму.

— Тюрьма — плохой аргумент! — крикнул кто-то от дверей.

Атмосфера начала накаляться. Поднялся шум, председателю стоило больших трудов снова водворить порядок.

Воспользовавшись тишиной, Мисак начал говорить с места:

— Товарищи! Нашей армянской буржуазии хочется завоевать себе теплое местечко под солнцем и по примеру стран — крупных хищников угнетать слабые племена и народы… Она настолько обнаглела, что под лозунгом единства нации и национальных интересов призывает нас забыть свои классовые интересы и помочь ей в этой грабительской политике. Нет, шалите, этого не будет! У нас, у рабочих, своя дорога, свои интересы…

Опять поднялся невероятный шум и галдеж; на этот раз шумели первые ряды партера. Председательствующий безуспешно призывал к порядку.

— Сегодня вы объявили трудящихся Араратской долины дикарями только за то, что они не подчинились кровавым порядкам, которые были установлены вами там, в Армении. Оказывается, они вовсе и не армяне, потому что выгнали вас оттуда. Завтра вы и нас объявите низшей расой, потому что у нас нет богатства, потому что мы рабочие, трудящиеся! — заглушая шум, продолжал кричать Мисак.

— Долой его, долой!

— Вывести из зала!

— В полицию! — кричали какие-то солидные господа.

Несколько человек кинулись на Мисака и начали его бить.

— Не смейте его трогать! Он хороший человек! — закричал Мурад и бросился на помощь Мисаку.

За ним кинулись ребята, подоспели еще несколько рабочих, и дашнакских молодчиков отогнали.

— Правильно сказал дядя Мисак! — начал, в свою очередь, на весь зал кричать Мурад. Вот мы, армянские юноши, спасшиеся от резни, просим работы, а нам ее не дают… Мечтали об учебе, но учиться нельзя. Какие же у нас с вами общие интересы? Нет, наши интересы разные!

В ответ ему опять раздался вой и крики:

— Полицию! Познать полицию!

— Долой этих бандитов!

— Бей их!

В зал ворвались полицейские, открыли запасные выходы и рабочих, окружавших Мисака, начали выталкивать через эти выходы на улицу. Кое-где в зале началась драка.

Какой-то хорошо одетый человек ударил Мурада кулаком по лицу. Брызнула кровь. На Мурада посыпались новые удары; его били по голове, по спине, куда попало. Качаз, в свою очередь, набросился на обидчиков Мурада, но в этот момент их вытолкнули на улицу.

— А сейчас давай ходу! Не попадайтесь в руки полиции! — скомандовал Мисак и с проворностью молодого человека бросился в переулок.

Вслед за ним разбежались и его защитники.

Вскоре Мурада вызвали в полицию.

Комиссар интересовался, почему они решили ехать именно в Россию.

— Мы армяне, господин комиссар, и хотели ехать к себе на родину, в Армению. Куда же нам еще деваться?

— Ты мне вопросы не задавай, иначе исковеркаю всю твою физиономию. Здесь я задаю вопросы, понятно? Значит, родился в городе Ш., а говоришь, что родина твоя где-то в Ереване? Интересно, как это у тебя получается?.. Короче говоря, ты и твои товарищи — коммунисты?

— Нет, господин комиссар, мы не коммунисты.

— Тогда скажи мне: кто посоветовал вам ехать в Советскую Россию?

— Никто, сами надумали.

— Хитер ты, как я вижу, но меня не проведешь: знаем мы вас, таких наивных! Кончай игру, признавайся, и мы дадим вам визу на выезд в ваше большевистское царство.

— Я вам говорю правду, господин комиссар.

— Что ж, раз ты упорствуешь, а против тебя имеются явные улики, я принужден тебя задержать до выяснения.

Мурад обомлел: попасть в турецкую полицию — и за что? Он даже слов не мог подобрать, чтобы сказать что-либо в свое оправдание, и только спросил:

— Какие же это улики, господин комиссар?

— Как же! Хочешь ехать в Советскую Россию в то время, когда все бегут оттуда. Разве ты не видел на улицах Стамбула людей, убежавших из России?

Да, Мурад знал, что оттуда бегут, — еще недавно пароход за пароходом выгружали в Стамбуле массу русских, — но это были богатые или белогвардейцы.

Мурада арестовали. Его заставляли признаться, что он коммунист, требовали назвать фамилии членов коммунистической организации Стамбула, авторов листовок, появляющихся частенько на улицах. Видя, что он упорствует, его начали бить.

Продержав два дня Мурада в камере и не найдя никаких улик против него, полицейские, надев на него наручники, переправили Мурада в другой участок — и так без конца. В течение месяца он побывал во всех двадцати семи полицейских участках Стамбула. Ему, как не осужденному, пищи не полагалось, деньги у него отобрали в первую же ночь, когда он лежал без памяти от побоев. И чтобы не дать Мураду умереть от голода, полицейские, сопровождающие его из участка в участок, великодушно разрешали ему попрошайничать — таковы были обычаи турецкой полиции в Стамбуле. Но Мураду было невыносимо стыдно подходить с кандалами на руках к людям и просить милостыню.

Увидев его робость, опытные полицейские сами водили его к армянским лавочникам и сами за него просили, а он в это время, понурив голову, стоял где-нибудь в углу лавки и готов был провалиться сквозь землю, умереть от голода, лишь бы не переносить это страшное унижение.

Наконец Мурад, как видно, надоел полицейским, но они не знали, как с ним поступить дальше. В одном из предместий, в Боюкдере, комиссар вызвал его к себе и предложил:

— Найди себе двух поручителей и можешь проваливать отсюда.

Но кто мог за него поручиться? Ребята в счет не шли, оставались рабочие из типографии. Но разве мог он обратиться в таком положении к ним и навлечь на своих друзей подозрения? Обдумав все это, Мурад твердо заявил, что у него никого нет, кто бы мог за него поручиться.

— Как же с тобой быть?

Комиссар задумался.

— Тогда вот что, — предложил он, — давай прыгай в окно коридора и удирай, мы тебя задерживать не станем.

— Я этого не сделаю, — наотрез отказался Мурад.

— Почему?

— Как же! При первом удобном случае меня арестуют, на этот раз за бегство из полицейского участка, и осудят.

— Вот чудак! Да пойми ты наконец, что мы тебя так отпустить не можем, этого не позволяют правила!

Мурада опять увели в камеру. Ему поручили убирать комнаты участка, очищать дорожки в саду и выполнять разную грязную работу, но на свободу не отпускали. Ребята наконец напали на след Мурада и, продав кое-что из его вещей, принесли ему передачу и чистое белье.

Увидев Мурада как-то в саду за работой, комиссар подошел к нему.

— Ну как же мне быть с тобой? Вот задал ты нам задачу, сукин сын! — сердито процедил он сквозь зубы. — Первый раз в жизни вижу арестанта, у которого в целом городе нет двух поручителей и который не хочет добровольно уходить из участка. Чудак ты какой то, мямля, а не арестант!

— Мне некуда, да и незачем идти, — в тон ему ответил Мурад. — Тут и воздух хороший, морем пахнет.

Комиссар рассвирепел.

— Вон отсюда, бездельник! — закричал он и вытолкнул Мурада на улицу через калитку сада.

За время ареста Мурада из типографии уволили. Сейчас работал одни Качаз, но его заработок был слишком мал, чтобы кормить четырех человек. Нужно было на что-то решиться.

— Поедем, ребята, в Грецию. Язык мы знаем, — предложил Мурад. — На худой конец, где-то в Афинах Теоредис, мы легко его отыщем.

— Ну, нет, был уж я у греков и ни за что больше не поеду к ним! — наотрез отказался Качаз.

И ребята решили отправиться в Афины втроем.

Перед отъездом Мурад пошел в типографию попрощаться с товарищами. Старый наборщик долго тряс его руку.

— Нам тоже здесь недолго осталось жить, где-нибудь еще встретимся с тобой, Мурад, — сказал Мисак.

А Исмаил на прощание только улыбнулся жалкой улыбкой, словно ему было неловко за своих соотечественников.

— Ничего, Мурад, ты еще вернешься в Турцию, но уже в новую Турцию, и это время не за горами.

Исмаил повернулся и ушел.

Настал день отъезда.

На пристани, прощаясь, Качаз протянул Мураду свой кошелек с последними деньгами.

— На, бери, Мурад, они вам пригодятся!

— А ты?

— Мне деньги не нужны. Завтра же заберусь в любой отходящий пароход и уеду отсюда куда глаза глядят, в Америку или Францию. Мне все равно.

— Ты хоть пиши нам, — попросил Мурад.

— А куда это я вам напишу? «В некоторое царство, в некоторое государство, моим дорогим товарищам» — так, что ли, писать на конверте?