Падди Кларк в школе и дома - Родди Дойл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дважды повторять учителю не пришлось: задние подражали передним. Последнему пришлось закрыть дверь, притом беззвучно. В школе не раздалось ни звука. Хенно терпеть не мог галдежа и болтовни. Малейший шёпот — и весь класс стоял истуканами полчаса. Входили мы строго попарно, приходилось долго ждать у порога.
Мне приходили мысли о побеге, хоть бы даже в одиночестве, а лучше с Чарлзом Ливи или с Синдбадом. Вот бы забрать Синдбада, как в книжке «Полёт голубей», я буду за старшего, понесу братишку на спине, когда он устанет, через поля, через болота, через реки. Оберегать братишку.
— Следующие двое.
Один пойду.
— Следующие.
Куда-нибудь недалеко. Чтобы пешком туда и обратно.
— Следующие.
Кевин не только сам ждал, но и парней позвал. Уже толпа собралась. Мне было начхать, я не трусил. Раньше Кевин всегда меня побеждал, но то раньше: когда я не желал победы. А теперь… теперь начхать. Он мне в морду — я ему в морду. Какая разница, кто кого побьёт? Я не пытался обойти его, притвориться, что его здесь нет, что я ничего не помню. Так что подошёл прямо к нему. Зная, что будет дальше.
Он толкнул меня в грудь. Толпа обступила нас теснее. Мешкать не приходилось; вот-вот нагрянут учителя. Я отступил на шаг, и ему пришлось шагнуть ко мне.
— Эй, ты!
Он толкал меня сильнее, сильнее, не кулаком, раскрытой ладонью, чтобы я начал отбиваться.
Я сказал, причём громко:
— У тебя все подштанники в говнище, я сам видел.
На миг его лицо изменилось: на нём отразились страдание, боль, ярость. Он побагровел, сощурил повлажневшие глаза.
Нас обступили теснее.
Сжав кулаки, бывший друг надвигался на меня, думал взять нахрапом. Не глядя, равнодушно замахнулся. Один кулак разжат: царапаться, что ли, собрался? Странно постанывает. Я зашёл сбоку, съездил его по сусалам, аж кулак заболел. Он с разворота догнал меня: прямо в нос кулаком. Бью коленом — мимо; ещё коленом — ага, прямо в бедро. Притянул к себе за шиворот. Надо же, из одежды выворачивается. Руку, всю во вражеских слезах и соплях, я обтёр об его же волосы. Отцепиться он не мог, все узнали бы, что он ревёт. Попытался отцепить его руки и отступить. Не вышло. Поставил подножку: опять неудача. Он скулил, не открывая рта. Я схватил его за волосы, отогнул назад голову.
— Нечестно! — заорал кто-то. Не всё ли равно, кто? Глупо. Господи, как глупо. Но откуда-то я знал: это самая важная вещь в моей жизни.
Головой он разбил мне всё лицо, особенно губы. Пошла кровь — я ощутил её привкус. Боль оказалась совсем не страшная, даже приятная. Она не значила ничего. Ещё удар, на этот раз не такой удачный. Отпихивает меня. Упаду — другая музыка заиграет. Отступая. Вернее собираюсь отступить и тут же грохаюсь на кого-то спиной. «Кто-то» отпрыгнул, но поздно; я снова твёрдо стою на ногах, и это прекрасно.
Чтобы я всё-таки упал, он вздёрнул мне к подбородку всю одежду: и свитер, и рубашку, и даже майку. Наверное, со стороны он выглядел глупее некуда. Лягаться я не мог, чтобы не потерять устойчивость. Обоими кулаками я лупил его по голове с двух сторон — раз! два! — удерживал его руки, чтобы он не вцепился мне в лицо. Казалось, что он ниже меня ростом и слабее. Лицом он уткнулся мне в грудь, как сверлом всверлился, кусал свитер. Я вцепился ему в волосы на затылке и дёрнул. Упираясь головой мне в живот, он решил, что победа в кармане, сейчас толкнуть только по-быстрому и сбить с ног. Но я сгрёб его за волосы. Он хотел толкнуть — и коленом я снова рассадил ему лицо, ещё сильней, чем раньше. Послышался крик, крик испуга и боли. Крик побеждённого. Конец. Все стояли тихо. Такого у нас ещё не видывали. Они и хотели, и боялись увидеть лицо избитого.
Теперь никогда не будет по-прежнему.
Колено распухло, я всё время его чувствовал, но всё пригибал книзу голову врага. А тот всё повисал на мне, сбивал с ног, но песенка его была спета. Я снова попытался двинуть его коленом, но только смазал по морде — слишком долго думал и от этого потерял в быстроте. Отпустить бы его, а как отпустишь, пока он сам меня не отпустил? Схватил за ухо, выкрутил. Он завизжал как резаный, но овладел собой и затих. Не хотелось заканчивать этот бой, как обычную драчку: это ведь совсем другое дело. Битва кончилась, враг не желал признавать поражения, так что мне пришлось спросить:
— Сдаёшься?
— Нет.
Один должен выдавить «нет», а другой — я — должен его ударить. Схватить за ухо, впиться ногтями, выкручивать. Должен.
— Сдавайся.
Я выкручивал ему ухо, бормоча про себя: «Сдавайся, ну сдавайся же», и в то же время сознавал, что никогда не услышу: «Сдаюсь». Я отпустил это несчастное ухо.
— Сдавайся.
Он молчал.
Мне расхотелось драться, и я выпустил Кевина. Даже оттолкнул, положив руки на плечи. Вроде: ступай, не мешайся. В лицо ему не смотрел — не получалось.
Волоча ногу, я побрёл по дороге. Он имел право догнать, ведь я не победил, а он не сдался. Значит, разрешалось догнать, прыгнуть на спину, додраться. Я и не оглядывался. Кто-то швырнул камень. Плевать, всё равно не обернусь. Нога ныла. Почему-то хотелось есть. Штаны были сверху донизу в крови: Кевиновой и моей собственной.
— Никогда, никогда не сдамся.
После обеда, во дворе.
— Ты покойник, — крикнул он вслед.
Нос распухший, багровый, подбородок расцарапанный. Пять тонких, кривых царапин. Фонарь под глазом наливался одновременно краснотой и синевой. На свитере засохло немного крови. Рубашку он переодел.
— Ты не победил!
Я замер и поглядел ему прямо в глаза. Он умирал от желания отвести свой взгляд, поверить, что всё кончено, я проиграл, можно идти домой с победой. Ничего не ответив, я потащился дальше.
Он ждал.
— Цыплак.
Увидев мою окровавленную одежду, маманя кинулась мне навстречу. Потом внезапно остановилась и оглядела меня сверху донизу.
— Что стряслось?
— Подрался.
— Охохонюшки…
Заставила переодеться, но ни полслова больше не сказала.
— А грязное где забыл?
Поднявшись наверх, я разделся и сложил одежду в пластиковую корзину, стоявшую в углу за холодильником.
— Застирать их надо скорей.
Маманя забрала брюки. Синдбад их видел. Трудно было поверить, что брюки окровавлены. На ткани кровь казалась не такой красной.
Ещё один голос.
— Цыплак.
Иэн Макэвой.
— Эй, цыплак!
На секунду внутри меня образовалась пустота; потом стал привыкать.
— Цыплак щипаный.
— Кудах-тах-тах! Ко-ко-ко!
Это Джеймс О'Киф изображал цыплёнка. Что-что, а цыплёнка он изображал отменно. Я ушёл в сарай, сидел там один. Все стояли на улице, на солнцепёке и заглядывали в сарай. Уже темнело, солнце зашло за крышу сарая. Было прохладно. С надсадой гудела умирающая муха.
— Бойкот ему!
А ведь это голос Кевина.
— Бойкот!
Хором:
— Бойкот, бойкот, бойкот!
Зазвенел звонок; я поднялся.
Капитану Бойкотту устроили бойкот арендаторы, потому что он был жадный и сгонял их с земли. Арендаторы с ним не разговаривали, совсем не общались, и капитан Бойкотт тронулся умом и вернулся в Англию, откуда был родом.
Я встал в линейку за Шоном Уэланом, бросил ранец наземь. Рядом со мной никто не становился. Тут явился Хенно.
— Встаньте ровнее, пошевеливайтесь.
И пошёл вдоль рядов, пересчитывая. Рядом очутился Дэвид Герахти, опирающийся на костыль. Он вертел головой, притворяясь, что следит за Хенно.
— Идёт, гад.
С трудом выпрямил спину.
— Трудная работа — школьников считать.
Я уставился на губы Дэвида Герахти. Неподвижные, чуть-чуть приоткрытые.
Сесть со мной выпало Злюку Кэссиди. Он даже не смотрел на меня, один Кевин смотрел. Губы его ходили ходуном.
Бойкот.
Бойкот? Годится. Я только о том и мечтал: побыть в одиночестве. Правда, смущало, сколько стараний все они прикладывают, чтобы я очутился один. Куда бы я ни глянул, все знай отворачивались. Это даже надоедало. Тогда я стал разглядывать Шона Уэлана и Чарлза Ливи: им было до лампочки. На Дэвида Герахти: совсем сдурел, послал мне воздушный поцелуй.
Все остальные…
Я перестал их рассматривать. Бойкотировать можно только того, кто не хочет, чтобы его бойкотировали.
— Победил? — спросила маманя. Я знал, о чём она, и всё же переспросил:
— Чего-чего?
— В драке.
— Ну да.
Маманя не сказала «отлично», но подумала.
— И с кем дрался?
Я уткнулся взглядом ей в плечо.
— Не расскажешь?
— Не-а.
— Ну, ладно.
Я пошёл прятаться в сушильный шкаф, полез через бак с горячей водой. От бака шёл жар. Главное, не касаться горячего ногами. Подставил стул, вскарабкался на верхнюю полку. Полотенца банные и кухонные. Высунувшись из шкафа, я отпихнул стул от дверцы. А теперь акробатический трюк: высунувшись ещё дальше, я поддел дверцу и захлопнул её за собой. Изнутри нет ручки. Приходится просовывать пальцы между планками. Свист дверцы в воздухе; щелчок.