Кусатель ворон - Эдуард Николаевич Веркин

— Это ты прокурору расскажешь, — кивнул Листвянко. — Там еще штраф восемьсот тысяч, кстати. Давай, Пятак, копай курган, порадуй маму.

Энтузиазм Пятахина скис, он вернулся к яйцам, попытался зажевать сразу две штуки, получилось, кстати, яйца — пища богов, так по телевизору показывали. И древнегреческих героев. Интересно, если нас перевести в древнегреческих героев? Снежана, понятно, Афродита. Листвянко — Аполлон. Жохова… Цирцея какая. Или Цирцея римская?

— А еще что-нибудь кроме кургана есть? — поинтересовалась Снежана. — Все равно застряли. Может…

Снежана огляделась.

— Пляж какой? — предположила она.

— Тут страус Прошка, — сказал Пятахин. — Это лучше всякого пляжа.

— Сам ты Прошка, — огрызнулась Снежана. — Если тебе нравятся страусы, то можешь сам с этим страусом целоваться.

— Есть родник, — перебил Капанидзе. — Главная у нас тут достопримечательность. Ефимов Ключ.

Я стал есть очередное яйцо. Люблю вообще-то всю эту этнографию. В каждом районе свои истории, свои закорючки и свои заморочки. Все эти крокодилы в болотах, гигантские щуки в ручьях, тайные тропы в параллельные измерения, заброшенные церкви с застрявшей в стенах нечистью, клады, само собой. Истории про клады я особо любил.

— Это родник такой, — пояснил Капанидзе. — Его нашел Ефим…

— Погоди, погоди, расскажу, — перебил Пятахин. — Жил сто лет назад Ефим, известный охотник на выхухоль…

— Кузнец, — поправил Капанидзе. — Он кузнец был.

— Кузнец. И вот пошел этот кузнец на охоту на выхухоль…

— Зачем кузнецу на охоту? — удивился Капанидзе. — Он за грибами пошел на Алешкино болото, хотел груздей насолить. А на него накинулись волки — у нас тут всегда волков полно водилось. Ефим, конечно, мужиком был здоровенным, он раз — одного волка поймал, схватил его за лапу и давай над головой вертеть и других волков этим волком зашибать. И почти всех уже перебил, но оступился.

— Ай-ай-яй, — помотал головой Пятахин.

А остальные со вниманием слушали, серьезно. Наверно, потому что Капанидзе рассказывал.

— Тут волки на него и накинулись. Короче, всего искусали вдоль и поперек…

Все окончательно отвлеклись от яичного завтрака, заинтересовались, про яйца забыли, все, кроме Пятахина, само собой, он слушать-слушал, но про яйца тоже не забывал.

— Его искусали до смерти, и он полз три дня через леса, — вставил Пятахин. — Я так и знал.

— Не мешай человеку рассказывать, — неприветливо произнес Листвянко и сплюнул скорлупку. — Я тут историю слушаю, между прочем, а ты мне совсем не нравишься. Мне кажется, надо тебе сломать все-таки пальцы.

Пятахин сдвинулся в сторону, Капанидзе продолжил.

— Всего, значит, волки искусали, — продолжил Капанидзе.

И сам не удержался, достал из кармана яйцо и тоже стал есть.

— Волки его искусали, он потерял почти всю кровь и три дня полз по лесу. И вот когда он собрался уже помирать…

Капанидзе поднялся с табуретки и принялся ходить по веранде с драматическим видом, чистить в ладонь яйцо и шевелить в задумчивости лбом, а все мы стали на него смотреть. Потому что у Капанидзе был интересный голос, я это только сейчас заметил. Такой, который можно слышать по радио и по телевидению, когда про тайны тамплиеров рассказывают или про пришельцев, как они всяких шизодов похищают и выкачивают у них желудочный сок. Как-то хочется слушать.

— И вдруг Ефим увидел оленя, — сказал Капанидзе. — Старого такого, с поломанными рогами и с разорванным брюхом. Олень тащился по лесу, хрипел и умирал, кишки почти вываливались. Этот олень поглядел на Ефима…

— Как Жохова на меня, — вставил Пятахин.

Капанидзе поглядел на Жохову. Та покраснела, смутилась и едва не подавилась яйцом.

— И ушел дальше, — продолжил Капанидзе. — А Ефим совсем потерял сознание и упал в мох. Сколько он так пролежал — неизвестно, однако, когда очнулся, увидел, что перед ним стоит олень. Это был тот самый олень, со сломанным рогом. И на брюхе у него были свежие затянувшиеся шрамы, и вообще олень выглядел здоровым. Тогда Ефим собрал все свои силы и пополз по оленьим следам. Он полз и полз, а потом вдруг выполз к роднику.

Пауза.

Со стороны леса послышался протяжный печальный звук, похожий на предсмертный стон собаки Баскервиллей. Я подумал, что это тоскует страус Прошка, тоскует по своей далекой и недостижимой жаркой родине, замерзая среди сиротливых русских болот.

— Совсем небольшой родничок, может, в ведро шириной.

Капанидзе показал руками.

— Иван-чай вокруг, золотой корень, другие травы. Вода синяя-синяя, спокойная-спокойная. Ефим дополз и лицом прямо в воду упал, стал пить, пить. И вдруг чувствует — ничего у него не болит. Ни руки, ни ноги, ни голова. И жар вроде как прошел, и вообще раны затянулись.

Капанидзе замолчал.

— Тогда Ефимка и понял, что не простой он родник нашел, совсем не простой, а с живой водой.

— Как это? — спросила Жохова.

— Живая вода, — повторил Капанидзе. — Вполне себе обычная штука. Только редкая. Стоит выпить немного — и будешь жить долго и без болезней.

— Биологический регулятор, — авторитетно пояснил Гаджиев. — Такое бывает.

— Но Ефим нашел не просто живую воду, — Капанидзе перешел на шепот.

Он оглядел всех нас как-то по очереди и зловеще улыбнулся.

— Он нашел что-то другое, — сказал Капанидзе. — Что-то совсем…

Жохова вдруг подпрыгнула и выбежала с веранды, подавилась, наверное. Или все-таки клоп закусал.

А Капанидзе продолжил:

— Вернулся Ефим домой и стал жить. И все у него в жизни дальше получалось очень и очень хорошо. Женился удачно, красавицу редкую за себя взял, и дети у него умные и красивые получились, все профессорами стали. И прожил сам долго, сто десять лет почти — и никогда-никогда не болел, в сто лет ось от вагона на плечи забирал. Богато прожил, все у него было, скота много и амбары полные, и червонцев царских скопил в чугунах. В своей постели помер, книжку читал про Анжелику, прочитал, улыбнулся и помер. Вот так.

Мы молчали. Нкоторое время. А потом, через минуту, Снежана спросила осторожно:

— И что все это значит?

Капанидзе пожал плечами. Взял табуретку, посмотрел, отбросил в сторону, во двор.

— А чего непонятного? — спросил Гаджиев. — По-моему, все понятно. Говорю же, биологический регулятор.

— Мне ничего не понятно, — сказал Листвянко. — Все очень даже непонятно. Если это не совсем живая вода, то какая тогда?

— Сказки все это, — сказал я. — Ключ здоровья и счастья в одном разливе?

— Точно, — кивнул Капанидзе. — Ефим так и говорил. И здоровье, и счастье, и вообще, удача.

— Что за ручей? — спросила Александра, отряхивая с пальцев яичную скорлупу.

— Источник вечной жизни, — пояснил я.

Александра не поняла. Наверное, решила, что я это образно.

— И где же этот ключ? — поинтересовалась Снежана.

Капанидзе пожал плечами сильнее.

— Пересох, — заключил Пятахин. — Могу поспорить. Так ведь всегда