Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1. - Георгий Михайловский

Встал вопрос о праве германских подданных на судебную защиту. Это право было прямо оговорено в Гаагской конвенции о законах сухопутной войны 1907 г., и лишение их судебной защиты в России являлось, таким образом, явным нарушением международного права. Когда Сазонов спросил моё мнение по этому вопросу ещё в 1915 г., то я сказал ему, что неправомерность лишения неприятельских подданных судебной защиты неоспорима, но вместе с тем я привёл ему все постановления германского военного законодательства касательно права обращения в суд неприятельских подданных, которые фактически совершенно аннулировали их судебную защиту. Далее я сказал, что если Германия прибегнет к репрессалиям в этой области, для нас это не страшно, так как наши подданные в Германии при настоящих условиях лишены возможности обращения в германский суд. Оставалось, таким образом, принять в расчёт только декларативную сторону и неблагоприятное впечатление, которое произведёт такое правонарушение с нашей стороны на нейтральные государства.

Когда Сазонов убедился, что германский режим ничем не отличается от предположенного официального лишения германских подданных судебной защиты в России, он совсем перестал этим интересоваться, считая этот вопрос исключительно юридическим, и снял свои возражения. Этот мой разговор с Сазоновым имел место летом 1915 г., когда я замещал Нольде. Последний, однако, стоял на той точке зрения, что лишение немцев судебной защиты создаст затруднения для будущих русско-германских отношений. Это было основное противоречие во взглядах на задачи войны между Нольде и мной, и Сазонов, как Нольде его ни убеждал, остался пассивным. Дело было решено окончательно в Сенате.

Накануне «Новое время», занимавшее германофобскую позицию, опубликовало списки сенаторов с германскими фамилиями. Таких было огромное количество, и эффект этой публикации был тот, что Сенат подавляющим большинством высказался за лишение германских подданных судебной защиты. Нольде был сильно разочарован этим решением. Хотя он не мог не знать фактического положения русских в Германии в это время, он часто после этого говорил, что «неполитично сжигать за собой мосты» и что «когда-нибудь да кончится война и надо будет снова налаживать отношения с Германией».

Укажу при этом, что германофобская кампания «Нового времени» была в этот момент настолько сильна, что Нольде обратился ко мне с конфиденциальной просьбой о том, чтобы я стал инициатором письменного протеста в газеты от группы чиновников МИД с русскими фамилиями касательно лояльности остальных чиновников, с иностранными фамилиями, которых в министерстве было большинство. Я, конечно, выразил своё согласие, хотя и был крайне удивлён этим предложением. Но вечером того же дня Нольде просил меня прекратить все шаги в этом направлении, так как Сазонов сказал, что считает совершенно недопустимым, чтобы одна часть министерства защищала публично другую часть. Он считал это «деморализацией ведомства». Излишне говорить, какое тяжёлое впечатление произвело бы это выступление за границей, и хотя мне невозможно было в силу моих дружеских отношений с Нольде отказаться от этого предложения, в особенности ввиду слов Нольде, сказанных шутливо, но всё же сказанных им: «…чтобы общество поверило, что мы не изменники», или вообще отговорить его от этого предприятия, но в душе я был очень рад отрицательному решению Сазонова.

Возвращаясь к деятельности «Комитета по борьбе с немецким засильем», должен отметить, что после первых же торжественных заседаний в Мариинском дворце и перехода к делу я встретил почти всех своих знакомых чиновников по прежним междуведомственным совещаниям о неприятельских подданных. Роль Стишинского свелась довольно быстро к обычной роли председателя подобных совещаний, и на деле комитет вместо боевой политической деятельности занялся административной и законодательной «вермишелью». Не только не было создано никакой общей политической программы в этом вопросе, но, наоборот, Стишинский, несмотря на всё своё желание всех обворожить, тщательно избегал общих обсуждений вопроса. Главный пункт — относительно наших Балтийских провинций — был самым решительным образом изъят из обсуждения. Таким образом, оставалось применять искоренительные меры только к натурализованным немцам и искать «стрелочников».

Петроградская бюрократия даже в момент войны с Германией не могла пойти на мужественное решение вопроса, так как она сама наполовину состояла из русских немцев. Поэтому работа комитета, несмотря на торжественность первых заседаний, не могла, в силу данного ей сверху задания не колебать основы существующего способа управления империи и в силу высшего личного состава бюрократии, привести к положительным результатам и утомляла своих членов бессодержательной казуистикой в рассмотрении индивидуальных случаев. Надо к тому же сказать, что Стишинский, человек петербургских привычек большого сановника, по образу жизни был «ночной птицей», то есть после заседаний комитета, начинавшихся официально в 8 час. вечера, а фактически около 9 час. и кончавшихся обычно в полночь, а часто и позже, ехал в клуб и играл там в бильярд до 6 час. утра. Причём, если говорить о периоде Штюрмера, тот в это время вставал и был, таким образом, полной противоположностью Стишинского.

В личных отношениях Стишинский был безукоризнен. В 1916 г. он был в апогее своего служебного положения, но политически его роль в комитете, которая могла бы стать исторической при ином отношении к этому учреждению правительства и самого Стишинского, заключалась в том, чтобы свести к минимуму всю «борьбу с немецким засильем» и служить предохранительным клапаном для националистической печати. Как будто правительство учреждением комитета объявляло решительную борьбу германизму в России, а на самом деле комитет сдерживал слишком усердных чиновников, которые могли понять a la lettre[28] широковещательные меры правительства против германских подданных. Учреждением этого комитета и участием в нём представителей МИД достигалась и дипломатическая цель — успокоить союзников насчёт намерений правительства в германском вопросе. По существу же, всё, что делалось в этом направлении, делалось в других инстанциях, а комитет лишь исправлял те или иные частные решения.

Наше министерство к учреждению комитета отнеслось скептически и пассивно. Сам Сазонов, как я указывал выше, к искоренению немецкого влияния в России относился или равнодушно, или иногда враждебно, например в вопросе о немецком землевладении. Арцимович был на первом торжественном заседании и дальше перестал бывать, Нольде не был ни разу, хотя его назначили заместителем Арцимовича. Только я один представлял министерство, но, хотя мне не раз приходилось говорить со Стишинским о необходимости планомерной и объединительной деятельности, тот, улыбаясь, разводил руками и отвечал, что «сами ведомства виноваты — перегружают нас частными случаями, чтобы снять с себя ответственность». Однажды Стишинский сделал попытку освободить комитет от этих частных случаев, образовав особую подкомиссию для рассмотрения и подготовки всего материала, но доклад этой подкомиссии занимал центральное место на заседаниях комитета, и для общих мер и плана борьбы с германским влиянием оставалось мало времени к концу вечернего заседания, когда и без того все члены комитета, кроме Стишинского, были утомлены и дневной работой, и этим вечерним заседанием.