Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1. - Георгий Михайловский

И если всё же, несмотря на столь равнодушную атмосферу, в МИД мог образоваться Славянский стол, то произошло это благодаря двум случайно совпавшим обстоятельствам, не имевшим никакого принципиального характера. Первым из них было то, что появление Нольде во главе II Департамента, где дела при Бентковском находились в крайне запущенном состоянии, привело не только к новой постановке дела, но и к некоторым личным переменам, давно назревавшим. В частности, два вице-директора департамента — Березников и Вейнер — покинули департамент, а вместо них были назначены А.А. Доливо-Добровольский и князь Л.В. Урусов. Ушли некоторые начальники отделений, не пожелавшие оставаться при Нольде, да тот их и не удерживал, считая виновниками запущенного состояния дел в департаменте. Таким образом, оказался известный свободный состав служащих, которых надо было так или иначе разместить. Кое-кому были даны заграничные назначения, но часть оставалась не у дел. Вторым обстоятельством было появление в Петрограде нашего бывшего консула в Будапеште Приклонского, считавшегося знатоком Австро-Венгрии. На этой личности, которой суждено было сыграть такую значительную роль во внешней политике России в славянском вопросе, следует остановиться.

Приклонский, человек уже пожилой, имевший некоторые связи при дворе, где он носил звание камергера, был, что называется, «славянофилом» в старом смысле слова. У него был несомненный интерес к славянству, но из неоднократных бесед с ним я вывел заключение, что он самым превратным образом понимает то самое западное славянство, знатоком которого он слыл. Сам себя я не считал ни в какой мере специалистом по Австро-Венгрии, но всё же мне приходилось живать до войны и в Вене, и в Далмации, и я имел в основных чертах представление о настроениях и чаяниях славянских народов Габсбургской империи. Приклонский в конце концов придерживался старой формулы «самодержавие, православие и народность». Славянский вопрос он понимал как известный способ территориального расширения России и укрепления её положения в Европе. При этом считал, что освобождение этих народов от ига Австрии и Венгрии должно бросить их безраздельно в объятия русской культуры и русского православия. Он полагал, что «исторические препятствия» для полного слияния России и западных славян этим исчезновением немецко-мадьярского ига полностью уничтожались и что Россия так же поглотит чехов, словаков, хорватов, как она поглотила украинцев и белорусов.

Надо сказать, что Приклонский понимал «русскую культуру» в московском славянофильском смысле и поэтому считал западнославянскую интеллигенцию не столько орудием этого слияния с Россией, сколько препятствием. Он с ужасом относился к социалистическим течениям и говорил, что единственное тёмное пятно в славянском вопросе — это западнославянские социалисты, которые в случае объединения западных славян с Россией усилят левое крыло нашей общественности, и без того, по мнению Приклонского, чрезмерно могущественное. Другими словами, Приклонский был реакционером старого типа в своих воззрениях на Россию и на славянство. От западных славян он ожидал, после падения Габсбургов и освобождения, полного слияния с Россией, отказа от заблуждений радикально-социалистической западнославянской интеллигенции, широкого распространения православия. Ввиду несомненной потребности масс в иной религии, чем непопулярная католическая с её приверженностью австро-венгерской власти, он ожидал повсеместного принятия русской культуры с проникновением чувств преданности Романовской династии, в 1914 г. ставшей во главе русского народа против австро-германского союза на защиту западных славян.

Взгляды Приклонского не вызывали сочувствия у многих и даже у большинства его коллег. Нольде называл его «черносотенцем и сумасбродом», Козаков, начальник Дальневосточного отдела, один из умнейших чиновников министерства, считал его «вредным человеком», а деятельность его — «опасной для русско-славянских отношений». Степень политической проницательности Приклонского расценивалась в среде ближайших сотрудников Сазонова очень низко, и при разговорах о нём всегда появлялась скептическая улыбка. Не раз в «чайной комнате» министерства дело доходило до горячих споров. Но беда заключалась в том, что Приклонский был единственным человеком, который сделал себе из славянского вопроса, a tort ou a raison[29], специальность, все остальные занимались отдельными славянскими народами между массой других дел и занимались этим без особенного энтузиазма, так как вся предшествующая политика МИД к этому не предрасполагала.

Таким образом, когда к лету 1916 г. появился Приклонский и стал настаивать на необходимости создания славянского отдела, совершенно независимого от других политических отделов, игравших такую большую роль в составе ведомства, то Сазонов и Нератов, чтобы дать занятие Приклонскому и обуздать его славянофильский пыл, устроили для него Славянский стол в составе I Политического отдела, во главе которого стоял Шиллинг, дав Приклонскому право некоторые дела непосредственно докладывать Нератову и Сазонову. Тем самым Шиллинга освободили от славянских дел, которые, как показал опыт переговоров, предшествовавших Лондонскому договору 1915 г. с Италией, он не любил и плохо понимал. В качестве помощников к Приклонскому определили Обнорского, делавшего, впрочем, без особого блеска, заграничную дипломатическую карьеру (Обнорский стал в 1917 г. начальником Славянского стола, когда Февральская революция сделала невозможным пребывание в составе министерства в Петрограде Приклонского), и Кратирова, бывшего начальником одного из отделений II Департамента и ушедшего оттуда после назначения Нольде директором департамента. Так образовался Славянский стол, дав занятие трём чиновникам, которых надо было куда-нибудь пристроить.

Напрасно было бы, однако, думать, что этот далеко не блиставший своим личным составом Славянский стол играл действительно роль объединяющего и направляющего центра по славянскому вопросу. Как бы ни относились к этому вопросу правящие чины министерства, они совсем не желали передавать что-либо из своей компетенции Приклонскому, на которого смотрели сверху вниз. Балканские славяне поэтому остались в ведении Ближневосточного отдела под руководством знающего и опытного Петряева, польским вопросом частью по-прежнему ведал Шиллинг, терпевший, впрочем, «советы» Приклонского, частью Нольде, частью наша Юрисконсультская часть (но не Догель, которого после его неудачной записки по польскому вопросу больше не тревожили). Так что Приклонскому с его Славянским столом оставались лишь чехословацкий и хорватский вопросы. Сюда он и направил свою энергию, хотя по складу его мыслей это был последний человек, которому можно было бы поручить эти вопросы.