Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1. - Георгий Михайловский

Само собой разумеется, этот инцидент сейчас же стал известен всему министерству и вызвал панику. Все, конечно, одобряли поведение Сазонова, но его отказ в такой форме рождал тревогу за будущее, так как было очевидно, что оскорблённый чиновник, несомненно, донесёт Распутину. Инцидент не имел непосредственных последствий, чиновник больше не появлялся в министерстве и никаких собственноручных записок Распутина больше Сазонову не посылалось, однако такое прямое обращение Распутина к министру иностранных дел было крайне симптоматично, и распутинская история сделалась самой оживлённой темой бесед в министерстве.

Как-то вскоре после этого инцидента Нольде устроил у себя завтрак с некоторой помпой, в отличие от завтраков «запросто», то есть со всей своей семьёй, на которых я время от времени у него бывал. Были приглашены А.Н. Мандельштам и я, были Нольде и его жена (урождённая Искрицкая, сестра члена Государственной думы от Черниговской губернии). За столом сначала по-французски, а потом почему-то по-русски, несмотря на прислуживавшего лакея в белых перчатках, начался столь типичный для Петрограда в это время разговор о Распутине. Мандельштам прямо заявил, что у него есть доказательства личной связи государыни с Распутиным, Нольде рассказал, как он налетел во время одного светского визита на «мужика, который пил за чайным столом водку», и когда он узнал, что это Распутин, то ушёл, не попрощавшись с хозяйкой дома. Баронесса говорила о том, как Горлов на днях обедал в одной аристократической семье и сидел рядом с Распутиным, причём каждый из них, то есть Горлов и Распутин, говорил друг другу «ты». Я рассказал про одного моего родственника, который в каком-то писчебумажном магазине среди открыток нашёл фотографию Распутина в кругу его светских почитателей на коленях у его знакомой, княгини К., причём все были в самых невероятных позах. Он приобрёл фотографию за 50 коп. Я сам видел эту фотографию, под которой мой родственник подписал фамилии тех, кто был на ней снят — все из высшего бюрократического круга. Затем я передал свои крымские впечатления, являвшиеся, несомненно, отражением настроений фронта.

Нольде говорил о том, как «деморализовано русское общество», что он знает не только чиновников, но и профессоров, которые не гнушаются выпрашивать у Распутина то, что им нужно, и что в Петрограде скоро один Сазонов не будет «признавать» Распутина, но в конце концов это кончится печально для царской семьи, так как у него в имении в Рязанской губернии простые мужики спрашивали, правда ли, будто царь ушёл в монастырь, а мужик Гришка живёт с царицей и управляет за царя и будто «настоящий царь» дал ему «запись» на царствование и пр. На это Мандельштам стал возражать, что так всегда было и будет, что двор и монархи не только у нас в России, но и в Западной Европе, не исключая и Англию, знают примеры подобных Распутиных и тем не менее никакой опасности для династии это не представляло. Нольде не соглашался с Мандельштамом, он сослался на одну книгу, в которой указывалось, как за одно XIX столетие повысились требования подданных к своим монархам, и то, что ещё совершенно не осуждалось в XVIII в., стало невозможным для монархов XIX столетия.

Кончился этот разговор в крайне минорном тоне, так как ни у кого не оставалось никакого сомнения: распутинская история приняла такие размеры, что скрывать её от кого бы то ни было стало невозможно; что, несомненно, это отражается и на политике, и на войне и что тень брошена на всю царскую семью, в особенности же царских дочерей; что для простого народа эта сторона крайне опасна. А когда после завтрака мы все перешли в кабинет Нольде, то он сказал, что иностранные посольства и миссии в Петрограде имеют специальных лиц, «аккредитованных» при Распутине, и что они следят и интересуются им больше, чем государем; что Сазонова послы и посланники стараются поймать врасплох каким-нибудь вопросом о Распутине; что Сазонову очень трудно и он не всегда «сдерживается».

Говоря о Сазонове, Нольде не без язвительности заметил, что он скорее умрёт, чем заключит сепаратный мир с Германией, и что Сазонов «более лоялен, чем умён в политике». Открытая вражда к Сазонову, так ярко сказавшаяся впоследствии у Нольде в связи с его общими германофильскими симпатиями и его отношением к войне, в эту эпоху только иногда проскальзывала, но чего не скрывал Нольде, так это своего изумления перед «невежеством» Сазонова в общегосударственных делах. Он удивлялся, как такой человек мог быть министром и так категорически высказываться по всем вопросам в Совете министров. Мандельштам, смеясь, сказал, что «всякий министр имеет своего Нольде». Про Нератова Нольде заметил, что он очень внимательно читает все бумаги в министерстве, но за 30 лет службы, как говорят его самые близкие друзья, не прочёл ни одной книги. Нольде говорил не без горечи, так как при столь легковесном составе высшего начальства ему было особенно тяжело получить отказ в своём домогательстве посланнического поста за границей.

Перемены в Юрисконсультской части

Наступил 1916 г., принёсший нам двукратную смену министров. Начался этот последний год царского дипломатического ведомства с перемен как раз в нашей Юрисконсультской части. А.К. Бентковский, директор II Департамента, ведавшего главным образом консульскими делами в Европе и Америке, до такой степени скомпрометировал себя своим невежеством в международном праве и постоянным интриганством против Нольде, что Сазонов, не любивший, вообще говоря, всякого рода перемещений в высшем составе, вынужден был наконец решиться выбрать между Нольде и Бентковским. Предпочтение было оказано Нольде, Бентковский был смещён с поста директора II Департамента, и ему, несмотря на все его провинности, предложили место посланника в Бразилии или в иной, второстепенной, впрочем, стране, так как на более видный пост он явно не годился. Бентковский отказался. Тогда его сделали сенатором. Несмотря на эту всё-таки почётную отставку, Бентковский не явился для сдачи дел и вернул ключи Сазонову через курьера. Нольде был назначен директором II Департамента на место Бентковского.

Место начальника Юрисконсультской части, которую Нольде сумел сделать одной из самых важных пружин ведомства, освобождалось. Как мне потом рассказывал Нольде, первым движением Сазонова было предложить меня на это место, так как Горлов, больной и почти не принимавший участия в работе Юрисконсультской части со времени своего отъезда в Швейцарию, просил о назначении за границу, да и за отсутствием академического ценза не годился на такой пост. Но, предложив меня, Сазонов сам скоро испугался, так как, по тогдашним понятиям, у меня было менее двух лет службы и возраст, не дозволявший думать о назначении на «генеральское место», то есть равное месту директора департамента. К этому прибавлялось и то, что при подобном назначении я сравнялся бы в служебном отношении с Нольде, то есть то, чего он достиг за 20 лет службы, я получил бы меньше чем за два года. Всё это представляло такое вопиющее нарушение всех традиций дипломатической службы и вызвало бы такое волнение среди других служащих, что моя кандидатура была оставлена, с тем, однако, что меня решили назначить на место Горлова (равнявшееся вице-директору департамента), как только тот получит заграничное назначение (последнее случилось уже при Штюрмере).