Итальянец - Артуро Перес-Реверте

статным офицером торгового флота. Такая же фотография есть у нее дома в Пуэнте-Майорга.

Отец перехватывает ее взгляд.

– Это был хороший человек, – замечает он. – И мне нравился. Жаль, что так вышло. Ты и сама знаешь.

Она слушает, поджав губы. Отец упирает руки в колени и слегка подается вперед, пытаясь найти слова, которые заполнят молчание.

– Ты все так же одна?

– Да.

На его лице появляется подобие улыбки, но быстро исчезает.

– Не пойму. Ты еще молода. В твоем возрасте ты бы должна…

Ее взгляд заставляет его умолкнуть.

– У тебя все в порядке? – спрашивает она в свою очередь.

– Деньги, которые ты мне высылаешь, очень помогают. Частные уроки и переиздания старых переводов не так уж часты, но что-то все-таки бывает… В «Аустрале» переиздали мой «Анабасис».

– Я знаю. Он есть у меня в магазине.

– Сколько-нибудь мне заплатят, я думаю. Я подал заявление.

И снова долгое, неловкое молчание.

– Над чем работаешь сейчас? – спрашивает Елена.

– Антология древнегреческой лирики. Отдельные фрагменты, среди них редкие.

– Может, опубликуют.

– Как знать… Так ты по-прежнему одна, – повторяет он. – Или нет?..

Елена встает, и отец поднимается вслед за ней.

– У меня дела. Я только на минуту – повидать тебя.

– Для чего ты приезжала?

Она подходит к стеллажам и смотрит на полки с книгами. На одной стоят все вместе старые учебники ее студенческой поры: греческая грамматика, антология древнеримской литературы. Медленно протянув руку, не без колебаний, готовая в любой момент изменить свое намерение и еще не успев его осмыслить, она берет свою «Одиссею» с пометками карандашом и вспоминает, листая страницы. Гекзаметры хранят помеченные ее рукой цезуры и диерезы[34].

– Я кое-что собираюсь сделать, – говорит она. – Вернее, должна сделать.

– Я могу тебе чем-то помочь?

– Отчасти ты уже помог. Ты научил меня любить героев.

Она возвращает книгу на место и смотрит прямо в глаза озадаченному отцу.

– Если бы не ты, я бы, наверное, никогда их так не зауважала, – добавляет она.

– Вряд ли я…

– О-о, это так и есть. Может, ты и сам одно время им был, пока в нашей Трое не начался пожар. Ты нашептывал мне греческие и латинские склонения, одновременно пытаясь расшифровать Гомера и Вергилия: «Поведай, о муза, о муже достоинств бессчетных, что странствует долгое время…»

– Про слово «достоинство» я помню. В переводе ты предпочитала его. – Он улыбается в надежде позабавить дочь. – Я больше склонялся к слову «способность», помнишь?.. «…О муже способностей разных».

– Твой перевод мне всегда казался несколько вялым. Даже посредственным. Получалось, вместо того чтобы стать мудрым и опасным, Улисс превращался в обычного проныру, в какого-то сутягу, почти труса.

Отец с грустью подтверждает:

– Да, ты тогда так и говорила.

– Так я думаю и сейчас.

Несколько секунд она раздумывает, предчувствуя жесткий вывод, который вертится на языке.

– В конечном счете, – добавляет она, – никто не может прыгнуть выше головы… Даже если переводит Гомера.

Слова действуют на отца как обвинительное заключение. Он отводит взгляд, рассматривает полки с книгами, отступив на пару шагов. Наконец растерянно смотрит на дочь:

– Ты сказала, ты собираешься что-то сделать.

– Да.

– Ты как-то странно говоришь. Я так и не понял, что привело тебя сегодня сюда.

– Хотела утвердиться в своем восприятии героя.

– Хотела… что?

Он хмурит лоб, пытаясь понять. Ему вдруг кажется, что он понял. Он показывает на свадебную фотографию:

– Твой бедняга муж…

Елена едва удерживается, чтобы не рассмеяться ему в лицо.

– Я не о нем.

Она берет плащ, надевает. Отец пытается ей помочь, но она останавливает его, покачав головой. Он отступает на шаг, глядя на нее.

– В то лето я не успел вернуться за твоей матерью, – говорит он. – Все произошло очень быстро. Я нашел только тебя и увез на Гибралтар.

– Ты просто взял меня с собой и уехал как можно быстрее.

– Меня искали, чтобы убить, как многих других. Я был достаточно известен в Малаге. Я не мог ее ждать.

– И она осталась, без мужа и без дочери.

– Я рассчитывал, что приеду за ней. Ты же знаешь. Я занялся этим, как только смог… Когда у меня появились средства.

– Но было уже поздно. За твое бегство она заплатила тюрьмой, где с ней покончил брюшной тиф.

– Я помню об этом каждый день.

– Я тоже.

Она идет по коридору первая и говорит не оборачиваясь:

– Как ты переведешь «vadimus immixti danais haud numine nostro»?

Шаги отца отдаются тихим шарканьем домашних тапочек. Внезапно шарканье прекращается.

– «Энеида»?

– Ну конечно.

– «Мы продвигаемся вперед среди греков, хранимые чужими богами».

Елена открывает дверь на улицу и оборачивается, держась за дверную ручку.

– Я дерусь просто потому, что дерусь?

Она видит, что отец смущен. Почти испуган.

– Не понимаю.

– Не важно. – Она качает головой. – Думаю, об этом и речь.

По Лайн-Уолл-роуд едет конвой. Впереди джип с британской военной полицией в красных фуражках. Остановившись у серых каменных стен Королевского бастиона, Гарри Кампелло видит грузовики, наполненные ящиками и покрытые брезентом, которые направляются к порту. Когда последняя машина удаляется, полицейский переходит на другую сторону улицы и идет до угла Бомб-Хаус-лейн. Там, стоя около кабины телефона-автомата, он разглядывает высокие здания, окна и балконы. Затем, дойдя до массивных дверей книжного магазина Силтеля Гобовича, который, как выясняется, открыт, поднимается на второй этаж. В магазине еще два клиента, так что после обмена приветствиями хозяин больше не обращает на Кампелло внимания. Тот рассматривает книги, листает трактат о грибковых и кожных заболеваниях, после чего как бы невзначай оказывается на террасе. С нее и правда все видно прекрасно, как на ладони: порт и бухта под небесами, набрякшими дождем, а на море сильный ветер гонит белые барашки.