Святая с темным прошлым - Агилета

Василиса в блаженстве закрывала глаза, и представлялось ей, что она не на земле, но в море. Могущественная стихия владеет ею и несет, куда заблагорассудится, но столь нежны и ласковы ее объятия, что было бы выше человеческих сил стремиться их покинуть. А шепот моря в те минуты, когда оно, укротив прибой, тихо припадает к берегу, столь умиротворяющ! Его хочется слушать до бесконечности, забывая о течении жизни вокруг и веря тому, что он повторяет: оставь сомнения, оставь тревоги, отдайся безмятежности и наслаждению.

Солнце уже вышло из зенита, хоть и продолжало испепелять степь своим огнем, когда Василиса наконец отдала себе отчет в том, что меж ними произошло. Вся пропасть ее греха и вся высота ее счастья… Она зажмурилась изо всех сил, как если бы хотела скрыться от самой себя.

Вновь открывая глаза, она встретила взгляд мужчины, разделявшего с ней бескрайнее травяное ложе, и с разрывающимся от боли сердцем осознала, что никто и ничто уже не сможет оторвать ее от него. Буде и вскочит она на ноги и убежит за край горизонта, чтобы не увидеться с ним больше до гробовой доски, а все напрасно! С кем бы не соединило ее будущее, этого человека она будет вечно носить в своей душе, и никакое время не заставит ее изгнать его оттуда.

Вероятно, на свой манер о том же самом думал и Кутузов, поскольку самодовольно произнес, перебирая пальцами ее разметанные по траве волосы:

– Вот видишь, милая, никуда тебе от меня не деться. А то придумала тоже – замуж выходить! Нет, пустынница, моей ты была, моей и останешься. Сегодня же уедем. А там жизнь у тебя пойдет достойная – ни до какого лазарета касаться более не будешь.

– Достойная? – горько улыбнулась Василиса. – И чем же я себя таким достойным с утра до ночи занимать буду?

– Ты любить меня будешь безо всякой помехи, – со всей серьезностью сказал Михайла Ларионович, притягивая девушку к себе.

– Разве ж я тебя раньше не любила никогда?! – со слезами расхохоталась Василиса, впервые называя своего возлюбленного на «ты», поскольку наконец-то ощутила себя вправе это сделать. – Любила, люблю и буду любить, как дура последняя! Но на грех и на позор я даже ради тебя не пойду, нешто ты еще не уяснил?

К тому моменту оба уже не лежали, а сидели друг против друга, и взгляды их сшибались, как рапиры при поединке.

– И как же ты дальше без меня жить намерена? – с виду бесстрастно, но наверняка кипя внутри, спросил Кутузов.

– Сам знаешь, как – замуж пойду.

– И за кого же, позволь узнать? – со смешком осведомился Кутузов. – Лекарь твой хвост поджал, на него надежды нет. Так что полно хорохориться, все одно – смириться придется. Тебе другой дороги нет, как только ко мне.

Он обнял ее за плечи, понуждая припасть к себе и забыть все, что она только что выпалила в порыве отчаянья. Слезы бежали у девушки по щекам, и губы ее тряслись, поскольку именно этого – вновь прижаться к нему и раствориться в даруемом им блаженстве ей и хотелось в этот миг больше всего на свете. Однако она отстранилась и поднялась на ноги. Поднялся и Кутузов следом за нею.

– Помнишь эллинский город, что ты мне показывал под Ахтиаром? – дрожа, спросила Василиса. – Много ли от него осталось? Пока не сдавался, жив был, а сдался – и в землю врос; одно капище стоит, никому не нужное. Вот и со мной то же самое будет, ежели смирюсь, как тебе того хочется. Тебе же сейчас не я, тебе победа нужна. Только жить с тобой без чести я не стану – сам же первый презирать меня начнешь. Если бы любил, как говоришь, надо было в жены брать; никогда я не поверю, что другую жену тебе насильно всучили, или что ты испугался, будто прошлое мое всплывет! Разве ж я тебя плохо знаю? Разве ж не видела все это время, что ты никому, кроме себя самого, жизнью своей командовать не дашь?! Нет, милый, раз так вышло, что ты не со мной судьбу связал, значит, на то твоя воля была, а не чья-нибудь еще. И теперь нам с тобой другой дороги нет, кроме как в разные стороны. Ничего, в убытке не останешься, тебе другие победы предстоят!

Круто повернувшись, она зашагала прочь. Сперва мнилось ей, что не сможет покинуть Михайлу Ларионовича, что сердце раньше разорвется, но выдержала и, удалившись далеко вглубь степи, повалилась ничком на землю. Лежа, она была неразличима за высокими травами и, дав волю чувствам, Василиса завыла, как животное. И как животное же, поползла по земле, в муке мотая головой, хватаясь руками за пучки травы и в кровь разрезая ладони об острые стебли. Ничего человеческого не было в ней в этот миг, одно ничем не сдерживаемое отчаянье корчилось в ее образе, и если бы Михайла Ларионович вдруг стал ему свидетелем, то ужаснулся бы до глубины души. Но Кутузов тем временем быстро шагал по направлению к лагерю, чтобы как можно скорее уехать оттуда, взбешенный словами девушки и обезоруженный ими одновременно.

К тому часу, как нестерпимый дневной жар начал ослабевать, Василиса пришла в себя. Она села на траве, бессмысленно оглядывая степь, затем поднялась, как могла, привела в порядок одежду и волосы и, поминутно оступаясь, двинулась по направлению к лагерю.

Зайдя в лазарет, она возблагодарила Бога за то, что не столкнулась сразу же с Иваном Антоновичем, поразившимся бы ее плачевному виду. В своей каморке быстро скинула всю в пятнах земли и зелени рубаху с поневой и надела лазорево-золотое платье, придавшее ей веру в свои силы. Тщательно умывшись ледяной водой и причесавшись, она окончательно стяжала твердость духа.

Выйдя из лазарета на солнечный свет, Василиса постояла, раздумывая, где бы поскорее найти врача, как вдруг увидела его, быстрым шагом направлявшегося к ней.

– Василиса Филаретовна, как же так! – взволнованно воскликнул он, хватая ее за обе руки. – С самого утра вы пропадаете, я не знал уже, что и думать!

– Напрасно вы тревожились! – произнося слова отчетливо и ровно, отвечала Василиса. – В степь я ходила, думала… обо многом.

– Да вы же поранились! – воскликнул Иван Антонович, смятенно рассматривая ее изрезанные травой ладони.

– Пустое! – отмахнулась девушка. – До свадьбы заживет, – добавила она, вгоняя врача в краску. – Нам бы с вами, Иван Антонович, парой слов перемолвиться. Повиниться я перед вами должна, уж не сочтите за труд меня выслушать!

XLV

«…Что есть смерть против ужаса жить в вечной разлуке с любовью?..»

Закончив повествовать о том, что приключилось с нею четыре с половиной года назад в Калуге, Василиса не могла не добавить такие слова:

– Сами посудите, Иван Антонович, могла ли я во всем этом признаться кому бы то ни было? Сразу бы люди от меня отвернулись. А так – что греха таить! – надеялась я на новый брак. Нынче уж меньше года осталось до того, чтобы сочли меня в Калуге без вести пропавшей, и муж мой стал бы от меня свободен[54]. Наверняка он, как и я, сызнова венчаться решит. Правда, я в этом деле сторона виновная[55], но кто о том узнает, если умолчать? А искать меня да права предъявлять, ему не резон.

Иван Антонович ничего не отвечал, избегая встречаться с ней взглядом, и Василиса, собравшись с духом, продолжала:

– Впрочем, ежели вы предложение свое назад возьмете, я вас не осужу. За вас любая с радостью пойдет, а мне поделом будет.

Она отвела взгляд.

Иван Антонович наконец поднял на нее глаза и, краснея всем лицом проговорил:

– А он все о вас знал – потому не женился?

– Он… – Василиса до боли сцепила пальцы. – Он знал, но боялся не того, что прошлое мое откроется, а того, что выгоду упустит. Жена у него родовитая, не то что я.

Вновь их накрыло молчание, и Василисой все больше и больше завладевал страх, что рухнет сейчас ее последняя надежда, когда Иван Антонович с лицом человека, мечущегося в жару, спросил:

– Вы его сильно любите?

Василиса едва не завыла в голос, не желая лгать, но не видя другого способа устроить свою судьбу.

– Я нынче другую жизнь хочу начать, – тщательно подбирая слова, ответила она. – Без него.

Иван Антонович смотрел на нее с мукой в глазах:

– Мне подумать надобно, – сказал он. – Не решать же такое дело на ночь глядя!

Василиса молча кивнула; на том и разошлись они в тот день.

Утром же по обведенным краснотой глазам врача Василиса поняла, что если тому и удалось заснуть, то лишь под утро. Ей стало мучительно жаль его, и, сама подойдя к нему, она мягко проговорила:

– Право же, Иван Антонович, не стою я того, чтобы вы так переживали! Давайте забудем обо всем, кроме того, что мы с вами вместе больных должны выхаживать. Так оно, верно, и лучше будет.

Однако, к ее удивлению, врач покачал головой:

– Нет, – сказал он твердо, – ни о чем я забывать не намерен. Коли вы и вправду другую жизнь стремитесь начать, то давайте начнем ее вместе. Я теперь же пойду к отцу Даниилу договориться о венчании.

Приближаясь к палатке священника, дабы исповедоваться перед таинством брака, Василиса не представляла себе, в чем она будет каяться. Перечислить будничные свои грехи? Но это не принесет ей ни малейшего облегчения. Назвать тот, что не давал вздохнуть свободно? Но это означало похоронить всякую надежду на будущее. И душа Василисы в эти минуты смятения была подобна внутренностям человека, в живот которого угодил осколок снаряда.